– Да уж... Улица Пироговская...
– Да хоть Блинная, мать ее! – в сердцах произнес Батя. – У Слона нашего только мать осталась, а он единственный сын... Все хотел семью слепить да детишек нарожать, не раз мы здесь до полуночи с ним о том говорили... А-а, что и говорить!
На глазах Бати навернулись слезы, только теперь слезы эти были другие. То ли слезлив был командир, то ли от войн нервы были обнажены...
– Ты это, Андрей, сходи к нему. Ты ему должен... И вот еще что...
Подойдя к сейфу, Батя, тяжело вздохнув, достал красную сафьяновую коробочку и положил на стол перед Филином.
– Сам хотел, но думаю, если ты отдашь – ему будет вдвойне приятно... Это его второй... И теперь уже последний! Эх, Слон – Слон...
Открыв коробочку, Филин, увидел покоившийся на белом атласе орден Боевого Красного Знамени. Новенький, непотертый, блестящий – цена за потерянные ноги...
– Представлял к Герою Союза... Вас обоих представлял!.. – тихо произнес Батя. – Да только там, «наверху», у них свои расклады... Сказали, что два Героя за два года (!), да за одно и то же (!), да в одном подразделении (!), не бывает. Вроде того, что то, что сделал Батырыч, больше в одном взводе никому не под силу!.. Суки! Даже орден «Лысого» не дали! Но я буду не я, если...
– Я понял, Батя. Не рви сердце...
– Да чего там!.. Только от сердца моего!.. Там уже и рвать нечего, как ты говоришь, одни ремни остались, на портупею... Как в какую-нибудь жопу лезть, так это мы, а как отблагодарить вас, пацанов, за то, что жизни свои кладут, – фуй с маслом! Это они получают висячки на китель да теплые места в штабах, суки!.. Ладно! Там все зачтется, каждому!.. – Командир поднял глаза к потолку.
– Обязательно, Батя... Всем зачтется!..
– Так! Закончили с лирикой! Через двадцать минут праздничный ужин. Твои звезды будем обмывать, Андрей. И те, что погонные, и те, что на китель! Иди, Филин, во взвод. Приведи в соответствующий порядок погоны и готовься, разведчик, тебя сегодня «обмывают». Ну, шагом марш!
Филин не сдвинулся с места. Что-то не пускало его: то ли во взгляде Бати увидел чего, то ли еще что.
– Ну! Чего замер столбом?
– Батя, что-то еще?
Командирский взгляд сверлил Филина, словно рентгеновский луч, не меньше минуты.
– А ведь заберут тебя «гэбари», ох, заберут!.. Такие кадры, как ты, старлей, – штучный товар... – задумчиво произнес Батя. – Не хотел говорить, да, видно, шила в мешке не утаишь... Ты же ведь знаешь, что Слон песни писал для всего отряда? Ну вот... О том, что ты жив, тезка твой узнал только недавно, уже в Одессе. Фу, бля!.. Непривычная ситуация... Короче!.. Слон написал письмо пацанам, поздравления там, с 23 февраля, и стихи... На, вот... Это тебе, Филин, песня посвящена... Салажата уже ее поют вовсю, они-то не в курсе, «что и откуда», у нас тут призыв пошел, сам понимаешь... А вот «старики» молчат, чтобы не накликать Косую... А я думаю – ребятам из «Голубых беретов» отослать, знаешь, есть такой ВИА, там братишки-афганцы поют. Может, и получится из этого что-то?.. Она же не чернилами, а кровью написана, песня эта... Из самой глубины сердца Слон ее достал! Да и не песня это вовсе, я так думаю, а крик души...
Ладони у старлея тогда почему-то стали мокрыми, а сложенная вчетверо бумажка все никак не разворачивалась... Батя смотрел на его потуги и... Видимо, понимал Филина... Видимо, то же самое творилось и с его давно загрубевшими руками, когда в них впервые попал этот листок...
Филин положил бумажку на стол, закурил, затянулся нервно и... решительно развернул этот тетрадный листочек...
...Снова вижу я страшный сон,
Этот день я забыть хочу:
Вновь ползем среди скал вдвоем,
Другу я «Погоди!» – кричу.
Снова выстрел – и он упал,
Снова вспышка в ногах моих...
И вновь тащу его среди скал,
Вниз, где сейчас свои...
Что мне орден, коль я без ног,
И ушел навсегда Андрей?
Я ведь сделал, что только мог.
И не жалей меня, не жалей!
Что мне льготы без ног к врачу,
Если льют за окном дожди?
Если я по ночам кричу:
«Подожди, Андрей, подожди!»
Над Кабулом опять «тюльпан»
Направляет свой путь домой,
Туда, где снова зацвел каштан,
И мама верит, что сын живой.
