Разведчики [антология] - страница 12

До войны он был кучером в сельсовете. Возил докторов, агрономов, сельсоветчиков, инструкторов из района. Ездил и ночью, и днем, и в тьму, и в дождь.

— Бывало ни зги не видать, дождь крутит, а я еду. Седок беспокоится: куда, мол, едешь. А меня хоть пять раз закрути, я всё равно дорогу найду — по признакам: где на дереве больше листьев, где мох на камне. Ездишь, ездишь, — поневоле научишься на птиц, на деревья да на камень смотреть. А они тебе, если привыкнешь, все и расскажут.

Шаповалов ещё и слухач. По неясным и смутным для неопытного человека звукам он умеет определять действия противника. Он читает эту книгу стуков, шорохов, мимолетных возгласов, приглушенных шумов мотора, как люди читают печатную книгу. Так и сидит он двое и трое суток, располагаясь ночью внизу, чтобы видеть наблюдаемые предметы на фоне неба. Смотрит, слушает и записывает своим кривым, непослушным почерком эти расшифрованные шорохи, отблески и стуки.

Если заметит что-нибудь важное, например сосредоточение противника, то подаёт условный сигнал: криком птицы или движением бечевы, соединяющей его окопчик с передним краем. Если ничего существенного не произойдет, то вернётся со своим дневником-журналом и вручит его командиру. Командир прочтёт там о трёх повозках с минами, проследовавших в 10 часов 30 минут выше развилки дорог, и о том, что в 15 часов замечена новая пулемётная точка над обрывом, выше кривой берёзы, и о трёх немцах, проползших в 17 часов 28 минут из боевого охранения назад к траншее.

Но Шаповалов не только наблюдатель и слухач, — он ещё и лазутчик. По известным ему одному болотным тропам или через проходы, специально проделанные сапёрами, он по-пластунски проползает в расположение противника и ведет наблюдение уже не издали, а совсем рядом с врагом, нередко в нескольких метрах от него. Иногда он углубляется в расположение немцев на несколько километров, изучает расположение их штабов, пути подвоза боеприпасов, подхода войск. Тогда обычно он минирует дороги.

Недавно Шаповалов попал в переделку. Он пробрался в деревню, где помещался немецкий штаб. Сидел, замаскировавшись, в яме, в пятнадцати метрах от штаба, и фиксировал в своей знаменитой тетради расписание смены постов возле штаба, местожительство офицеров и т. д. На вторые сутки своего пребывания он заметил, что прибыло крупное подкрепление с танками, и решил: надо немедленно известить об этом своего командира. Дожидаться темноты было долго, и он тронулся в обратный путь тут же, среди ясного майского дня.

Полз он отлично — только наблюдатель такой же зоркости, как он сам, смог бы его заметить. Но возле околицы поторопился, привстал. Часовой увидел его и дал сигнал тревоги. Под пулями Шаповалов укрылся в ближний лесок. Дело было слишком серьёзное — русский лазутчик в штабе, — и немцы сразу организовали облаву. Лес обложили со всех сторон. Шаповалов попал в ловушку.

Он укрылся так, как только он умел укрываться. Несколько раз немцы проходили рядом и не замечали его. Он думал, что к ночи немцы прекратят облаву. Не тут-то было! Едва он в темноте попытался тронуться в путь, как тут же напоролся на патруль.

Двое суток его ловили. Немцы обшаривали лес метр за метром и всё же не могли найти Шаповалова. Он часто менял своё место: то был он кучкой валежника, то прошлогодней листвой, то обвалившимся скатом земли возле ручья. Запас продуктов у него давно кончился. Он ничего не ел. Силы его стали слабеть.

Тогда он решил итти болотом: немцы не поставили там постов, потому что болотом нельзя было пройти.

Едва стемнело, он пополз. Ночь была светлая, лунная. Как только лазутчик достиг болота, так сразу увяз, едва выбрался.

— Выбрался и сижу. Что делать? Погиб да я только! Гляжу на болото, а оно светится на луне, — осока. Вдруг вижу — справа будто и не осока, а что-то позеленей — трава — у нас на севере она «ползунком» называется. Вспомнил я тут, что раз агронома возил, так он говорил, что, где «ползунок» на болоте, — там твёрдо. Ах ты, боже мой, думаю. Неужто правда? Неужели спасусь? И счастье меня взяло и озноб. Подтянулся я до этого «ползунка», руками упёрся — твердо!