А старушки тем временем готовили ему еду на дорогу.
Но вот кончилось и это гостеванье. Еще поплакали сестры Кучеровы. Все трое проводили его на станцию, горячо обняли у вагона, вытирая слезы, помахали вслед.
И поезд повез его на восток.
Станции были переполнены людьми. Ехали домой бывшие фашистские узники. Ехали угнанные на работы. То и дело слышались лихие песни возвращавшихся домой русских солдат.
Судьба еще раз напомнила пареньку о пережитом.
На какой-то станции, кажется, в Остраве, когда поезд уже отходил от перрона, Вася вдруг увидел в кипевшей там толпе долговязую фигуру сумасшедшего бухгалтера. Люди около него пели. Мимо пробивалась куда-то группа женщин. Сзади пожилой мужчина в котелке, обезумев от радости, целовал только что сошедшую с поезда девушку, видимо, дочь, плакавшую у него на груди. За ними стоял русский эшелон с демобилизованными, которые прямо у открытых дверей выбивали вприсядку трепака. На них смотрели чешские девушки и то смеялись, то плакали.
Кричало радио. Звонил станционный колокол, оповещая о подходе очередного состава.
А сумасшедший, возвышаясь над этим кипящим муравейником, тревожно поворачивался то в ту, то в другую сторону - пытался что-то понять и не мог.
"Так ведь он же не знает, куда ему ехать", - догадался Вася.
Но поезд уже набрал скорость. Высокая фигура старика быстро проплыла назад. Мелькнул конец перрона.
И вот уже кончились последние улицы города. И поезд с протяжным гудком вырвался на просторы чужих полей, спеша к России...
39
Много солдат возвращалось в те дни. И так был дорог их наскучавшейся душе каждый родной уголок, каждый знакомый поворот дороги к близкому уже дому, так им хотелось увидеть и охватить сердцем все сразу, что часто не хватало у солдата сил продолжать путь в поезде или машине. Он сходил задолго до дома, шагал пешком по родному проселку и угадывал и с нетерпением ждал, что откроется за следующим холмом или лесом.
В конце августа 1945 года среди таких служивых сошел в Виннице худенький паренек в шляпе, темном европейском костюме не по росту и с висевшей на повязке правой рукой. Он окинул взглядом груду белых камней на месте разбитого вокзала, посмотрел на закопченные руины разрушенных и сожженных зданий. Потом закинул здоровой рукой нетяжелый свой мешочек за плечо и зашагал по главной улице.
Это был Вася Безвершук.
По дороге пылили автомашины. Тяжело цокали по булыжнику подковами кони, запряженные в разбитые телеги. Вася мог бы поднять руку, попросить шофера или возницу подвезти. Но он шел пешком. Ему хотелось во всех подробностях увидеть, что сталось с родными местами за эти годы.
Перекинув через плечи узлы и бидоны, по пыльной дороге брели с городского рынка колхозницы окрестных сел.
Сразу за городом начались поля. Покачивались налитые колосья, дозревала пшеница.
Как все это напоминало картины далекого детства и мира, если б не следы войны...
Следов сохранилось много.
Лица встречных были худы и суровы.
Сразу за Винницей на правой стороне дороги стояли низкие длинные блоки бывшего немецкого концентрационного лагеря. Десятки тысяч местных жителей нашли там смерть.
Без конца встречались пепелища. Сожженный хутор. Взорванная казарма железнодорожников. Разбитый домик лесника...
И окопы. Уже начав осыпаться, они то там, то здесь тянулись через картофельные поля, пшеницу и заросшие лесом холмы. Посмотрит Вася на такое поле и невольно вспомнит тело, иссеченное плетью.
Настрадались люди. Настрадалась земля.
Целый день шагал парень по дороге. Под вечер показалась родная Десна. Вода словно застыла, отразив в себе камыши да косо упавшие с берегов к середине реки ржавые фермы моста. Немцы взорвали.
За рекой был Турбов.
Когда садилось солнце, Вася вошел в родной двор. И первый, кого он увидел, был отец.
Еще весной сорок четвертого, когда Советская Армия освободила Турбов, старый Безвершук посадил в огороде новые вишни. В этот вечер оп, как всегда, копался в саду. Смотрел, как растут вишни, хорошо ли подвязаны к колышкам, не нужно ли где подрезать лишнюю ветвь или потравить гусениц. Силы старика были уже не те. Работа подвигалась медленно.
