Пердита вышла в сад. Ее отец наблюдал за птицами в небе.
– С днем рождения, папа.
Он приобнял ее за плечи.
– У меня для тебя подарок.
– У тебя – для меня? Но ведь день рождения не у меня.
Паст достал из кармана потертый бархатный мешочек.
– Это от твоей мамы. Я ждал, когда тебе исполнится восемнадцать, но мне самому стукнуло семьдесят. Не хотелось бы испустить дух и не вручить тебе это собственноручно.
– Ничего ты не испустишь.
– Смотри. – Паст высыпал содержимое мешочка ей прямо в руки.
Пердита молча смотрела на сверкающую красоту – холодное пламя, сотворение мира. Пласт времени. Вот что такое бриллианты.
– Они настоящие?
– Да. Самые что ни на есть настоящие бриллианты.
– Значит, мама была не бедной.
– Думаю, очень не бедной.
Пердита держала бриллианты, как мама когда-то держала ее саму – двумя руками.
Из глаз потекли слезы.
– Не плачь, – сказал Паст. – Тебя любили тогда, и тебя любят сейчас. Разве этого мало?
Пердита покачала головой и вытерла слезы тыльной стороной ладони. Она была в таком возрасте, когда ты иногда уже взрослая женщина, а иногда – еще ребенок.
– Я надену его сегодня, – сказала она. – На твой праздник.
– До сих пор не пойму, и зачем мы устраиваем этот праздник. Столько мороки!
– Какой смысл становиться старым, если не веселиться на праздниках?
– По-твоему, я старый?
– Старый, – сказала Пердита и поцеловала его в щеку. – Но еще крепкий.
– Может быть, я и старый, но все равно я танцую лучше тебя.
Она подняла руку и легонько шлепнула его по макушке – Паст был таким же высоким, как Кло, на голову выше Пердиты. Потом она взяла его за руку, и пару минут они танцевали и пели. Паст щелкал пальцами и задавал ритм, а Пердита вела мелодию. Умчи меня на Луну, мы будем играть среди звезд…
– Моя мама хорошо танцевала?
– Она хорошо пела. Она написала для тебя ту песню. Самую первую песню, которой я тебя научил.
– Она правда ее написала? Сама?
– На нотном листке все записано от руки, ее почерком. Она прекрасно играла на фортепьяно. Эта песня – ее послание тебе. Споешь ее на празднике?
Пердита прекратила танцевать и покачала головой.
– Я спою все твои самые любимые песни.
– Пойдем репетировать. Девчонки уже приехали?
– Пока нет, папа. Еще рано.
Паст кивнул.
– Да, пожалуй. Я не спал всю ночь. Старость, как ты понимаешь, не радость.
– Ты бодр и здоров!
– У меня высокое давление.
– Тогда оставь всю работу мне с Кло, а сам отдыхай.
– Верный способ откинуть копыта – забросить работу.
– От чего она умерла? Моя мама?
Паст обнял Пердиту.
– Ты же знаешь, что я не знаю.
– Ты столько лет хранил эти бриллианты и не сказал мне ни слова. Может быть, ты еще что-то знаешь и не говоришь.
Паст рассмеялся.
– Думаешь, если бы я что-то знал, я бы тебе не сказал?
– А ты бы сказал?
Пердита не знала об «окне жизни». Она знала только, что ее мама умерла, и Паст ее удочерил. В церковной общине, давным-давно. Прошлое далеко-далеко. Дорога почти в восемнадцать лет.
Когда она спрашивала о маме, Паст говорил: «Она была очень хорошей женщиной».
Когда она спрашивала об отце, Паст говорил: «Мне о нем ничего не известно».
Когда она спрашивала у брата, Кло отвечал: «Спроси у папы».
Она перестала задавать вопросы, потому что уже поняла, что ответов на них не получит.
В небе кружили канюки, кружили с холодным, пронзительным криком. Словно что-то искали. Словно что-то они потеряли. Давным-давно.
Субботнее утро. Весенний день.
Кло врубил радио на полную громкость, словно пытаясь взорвать машину изнутри волной мощных двуствольных басов. Когда он останавливался на светофоре, его «шевроле» громыхал, металлический корпус вибрировал, воздух дрожал. Автолик поднес руку ко рту и заорал во весь голос:
– Съезд перед круговым перекрестком.
Кло перестроился в правый ряд и свернул.
– Ненавижу круговые перекрестки! Они начали появляться, когда я был маленьким. Мне нравится гнать по прямой. Где-нибудь остановиться, чего-нибудь выпить. А так поставил на автомат, и сиди – расслабляйся. Даже не надо рулить.
Кло, похоже, вообще не любил рулить. Он опирался руками на руль, как на парту. Длинные крупные пальцы барабанили в такт грохочущей музыке.
