Нелегко складывалась жизнь у Ксении Федотовны Чалышевой. Кончила школу — и заметалась: куда поступить учиться? Ни к чему особого призвания у нее не было. Четыре года подряд держала она экзамены в разные учебные заведения — и в гуманитарные и в технические, пока наконец не удалось поступить в химико-технологический институт. Ее одноклассники к этому времени уже заканчивали институты. Каждая встреча с ними оставляла царапину на сердце, и она избегала этих встреч. Ежегодно добрая треть из них приходила на выпускной вечер, на слет окончивших школу. Ксения тоже получала приглашения, но рвала их. Не пошла даже в тот год, когда защитила диплом и получила звание инженера. Трудно было встречаться с людьми, которые уже прочно стали на ноги, завоевали себе положение. Она и теперь ничего определенного о себе сказать не могла. Не знала, не решила, что делать дальше. На завод идти не хотелось: шумно, грязно, много людей вокруг. Людей она не любила, потому что завидовала им. И острее всего тем, кто обзавелся семьями и был счастлив. Даже смех на улице вызывал у нее вспышку гнева, словно весь мир должен был скорбеть о ее незадачливой судьбе. Вот если бы забиться в какую-нибудь комнату, одной, и корпеть над несложной работой — большего она не желала бы.
Судьба улыбнулась ей — ее приняли научным сотрудником в институт резины и каучука. С трудом приняли. Помог отец — у него нашелся в институте друг детства. В тридцать лет она стала есть заработанный своим трудом хлеб. Но хлеб этот был горек: ее грызла зависть. Зависть к людям, которые работали с рвением, чего-то искали, что-то создавали, за что-то боролись. Даже среди этой кипучки она оставалась спокойной и бесстрастной, как камень на дне потока, омываемый со всех сторон водой, но застывший в неподвижности.
У нее были достоинства, за которые ее ценили: педантичность и скромность. Порученную работу она выполняла со скрупулезной тщательностью и ни на какие лавры не претендовала. Для диссертантов, которым помогала, она была находкой: к каким бы неожиданным выводам ни приводили добытые ею данные, никто не подвергал их сомнению, стоило сказать, что исследования проводила Чалышева. Так и повелось: самую точную, самую кропотливую черновую работу поручали ей. Но она умела добывать лишь голые цифры. Выводы, заключения, обобщения делали другие. Ни разу ни одна собственная техническая мысль не шевельнулась в ее голове.
Так могло продолжаться многие годы, если бы не потребовали от научных сотрудников включиться в самостоятельную работу. Чтобы сохранить должность, надо было заняться диссертацией.
И снова Ксения Чалышева заметалась. Какую взять тему? По существу ее не увлекала ни одна. Но выбрать было нужно, и она изобрела свой способ. На отдельных полосках бумаги переписала названия тем, скрутила эти полоски перемешала и наугад вытащила. «Исследование морозостойкости шин в условиях Крайнего Севера».
Тема не понравилась. Надо было на время уехать из Москвы, а на такую жертву она пойти не могла.
Отбросила бумажку, вытащила другую. Тема с конструкторским уклоном, а в этом деле она полный профан. И она сказала себе: «Будь что будет, над диссертацией работать не стану».
Это решение так и осталось бы неизменным, но вмешались силы извне. Чалышеву вызвал к себе профессор, знавший с детства ее отца.
— Ксения Федотовна, поговорим по душам, — доверительно сказал он. — Вам не обидно? Сколько черновых материалов готовили вы разным людям для диссертаций, а сами до сих пор не имеете ученой степени!
— Нет, не обидно…
— А завидно? Хоть немного?
Это был удар в больное место.
— Завидно, — сказала она, хотя сама себе в этом никогда не признавалась. Очень уж расположил ее к себе профессор. Мало людей принимало участие в ее судьбе, и к тем, кто помог хоть теплым словом, она испытывала что-то похожее на нежность.
— Люблю откровенность, — сказал профессор. — Может быть, вы объясните, как это у вас получается такое сочетание — и не обидно и завидно?
У профессора очень доброе лицо. Глаза небольшие, глубоко запавшие, но лучистые-лучистые. Не от молодости духа — от доброты. И даже нос добрый — небольшой такой, пуговкой.
