Дядя Коля меня не слышал.
— Урну-то они зачем пёрли? — расстроенно спросил он. — Тоже ведь дай бог сколько весит — бетонная…
Тут на пороге показалась тётя Шура и зычным, хотя и подобревшим голосом позвала дядю Колю в дом — завтракать.
Я оттолкнулся от заборчика и на подгибающихся ногах побрёл к себе.
Добравшись до своей комнаты, снова достал оружие из-под подушки.
Машинка напоминала дорогую детскую игрушку. Очень лёгкая — видно, пластмассовая. И цвет какой-то несерьёзный — ярко-оранжевый, как жилет дорожника. Из толстого круглого ствола выпячивалось что-то вроде линзы.
Щебкарьер… Ничего себе шуточки! Так и свихнуться можно.
Я ухватил рукоять поплотнее, и от кисти к локтю пробежали вчерашние электрические мурашки.
Гришу пора будить, вот что! Хватит ему спать. Отоспался…
Посреди стола белела записка.
«Ешьте, завтрак на плите, — прочёл я. — Заставь Гришу сходить к врачу, а на Бехтеря в суд…»
Дочитать не успел — показалось, что в дверях кто-то стоит.
Я обернулся.
В дверях стоял Гриша Прахов.
Никогда раньше он не позволял себе выйти из своей комнаты, не смахнув перед этим последней пылинки с отутюженных брюк. Теперь он был в трусах, в майке и босиком. Да ещё марлевая повязка на лбу — вот и весь наряд.
Я выпустил записку из рук и шагнул к Грише.
— Эти… — хрипло сказал я. — В кого я вчера стрелял… Что с ними?
Гриша смотрел непонимающе. У меня перехватило горло. Перед глазами снова блеснули чистые пролысины на пыльном асфальте.
— Ну что молчишь? Живы они?
— Живы, — сказал Гриша. — Ты отправил их на корабль. В камеру коллектора. Понимаешь, есть такое устройство…
Дальше я уже не слушал. Проходя мимо койки, уронил оружие на подушку и остановился перед окном. Почувствовал удушье и открыл форточку.
— Дурак ты, Гриша… — обессиленно проговорил я и не узнал собственного голоса. Был он какой-то старческий, дребезжащий. К восьмидесяти годам у меня такой голос будет. — Что ж ты вчера-то, а? Я же думал — я их всех поубивал…
Расположились в кухне. За окном качалась зелёная ветка яблони и время от времени, как бы приводя меня в чувство, легонько постукивала в стекло.
А передо мной на табуретке сидел и ждал ответа… (Я отмахнулся от лезущего в глаза сигаретного дыма.) Чёрт знает что такое! Сидит на табуретке парень из моей бригады, Гришка Прахов — вон с Бехтерем у него нелады из-за Люськи… Другая планета…
А куда денешься, если в самом деле другая?
— Интересно у тебя получается, — нахмурясь, проговорил я. — Ты — преступник. Я — вроде как твой сообщник… А они? Они-то сами кто? Ангелы?.. Ну нет, Гриша, брось! Ангелы по ночам засады не устраивают. Да ещё на чужой территории!
— Они не нарушали законов, — негромко возразил он.
— Чьих?
— Своих.
— А наших?
Гриша запнулся. А я вспомнил вдруг, как эти двое вели его вчера сквозь ночной сквер. Шли — будто по своей земле ступали…
— Во всяком случае, — добавил он совсем тихо, — они сделали всё, чтобы вас не обеспокоить…
Я хотел затянуться, но затягиваться уже было нечем — от окурка один огонёк остался. Я бросил его в печь и захлопнул дверцу.
— Слушай, а что это вы все такие одинаковые?
Лицо у Гриши стало тревожным и растерянным.
— Странно… — сказал он. — В самом деле одинаковые… Раньше мне так не казалось… Хотя, с другой стороны, в общем-то всё логично: идеальное общество требует идеального людского материала.
— Чего-чего?
— Я объясню, — сказал он. — Допустим, так: дом по-настоящему прочен лишь в том случае, когда он построен из одинаковых камней. Если какой-нибудь камень сильно отличается от остальных, стена может рухнуть…
Несколько секунд я соображал.
— Ага… — проговорил я наконец. — А идеальное общество, значит, из одинаковых рыл… Весело. Ну а как же так получилось, что вы все одинаковые?
— Не знаю, Минька, — сказал он.
Я пощупал виски. Разговор ещё только начинался, а мозги у меня уже тихонько гудели от перегрева.
— Так… — пробормотал я. — Понятно… Значит, общество — ангельское, а ты… Вроде того камня, да? И закон этот ваш, насчёт личности… Слушай, а как ты его нарушал?
— Нарушал… — безразлично отозвался он.
— Ну а что ты делал-то? По газонам ходил? Вёл себя не так?
