В переулках лежала коричневая масляная грязь, бурлили мутные ручьи, жались к деревянным домам и заборам клочки ноздреватого, чёрного от золы снега. По этим-то хрустящим, проваливающимся под ногой клочкам выбрались из переулка на покрытый глинистой хлябью асфальт два молодых и вроде бы интеллигентных человека. Во всяком случае, ругань их была приглушённой и по нашим временам вполне цензурной.
Видимо, хотели пройти коротким путём, да вот заплутали…
— К-козлы! — со злобой выдавил один и оглянулся на пересекающую переулок траншею. — Ненавижу!..
Второй восторженно посмотрел на него — и заржал.
— Ты чего? — не понял тот.
— Оригинально мыслишь, — отсмеявшись, сообщил второй и указал на серый дощатый забор.
«Козлы! Ненавижу!» — крупно, с чувством начертано было на нём.
Увидев надпись, первый скривился. Чем-то он напоминал горбуна: сутулый, одно плечо чуть выше другого, но главное, конечно, лицо — умное, злое, с торчащим вкось подбородком.
— Идеи носятся в воздухе, — проворчал он наконец.
— Ага! — радостно закивал второй. — И прилипают к заборам!
Этот в отличие от товарища был долговяз и как-то изящно разболтан в суставах. Выпуклый иконный лобик, голубенькие наивно округлённые глазки, дурашливо отвешенная нижняя губа. Хотя, судя по предыдущим фразам, простачком он всего лишь прикидывался и в остроязыкости с ним лучше было не тягаться.
По липкому от грязи тротуару оба направились в ту сторону, где в весеннем влажно-синем небе сияли, круглясь, новенькие луковки золотых куполов. День клонился к вечеру.
— Храм имени усекновения главы городской администрации, — с удовольствием выговорил длинный.
Похожий на горбуна криво усмехнулся в ответ, демонстрируя ехидный неправильный прикус. Миновав церковь, ещё обнесённую строительным забором из бетонных плит, на которых опять-таки много чего уже было понаписано, молодые люди поравнялись со стеклянным щитом, утверждённом на утопленных в асфальт штырях. Раньше, помнится, на щите этом красовалась реклама компьютерной фирмы, изображавшая двух пользователей со спины. Тот, что покруче, оседлал «Хонду», второй (судя по всему, лох) сутулился на трёхколёсном велосипедике… Теперь же из металлической прямоугольной рамы на прохожих проникновенно смотрели бесстыдно-честные глаза будущего народного избранника. Внешность у избранника была самая что ни на есть сицилийская: смуглый залысый лоб, усики скобочкой, подпёртый зобиком тяжёлый подбородок. «Построил храм — построит всю Россию», — скупо извещала надпись в нижней части плаката.
— В затылок! — не преминул съязвить долговязый. — В две шеренги.
Похожий на горбуна приостановился, озабоченно озираясь и, кажется, ища, чем бы в этот самый плакат запустить. Однако снег вокруг был грязный, камни — тоже, а рук марать не хотелось.
Мимо прошли три подростка. Шедший по центру, судорожно жестикулируя, о чём-то взахлёб рассказывал. Кажется, о некой рок-группе. Словарный запас у меломана то и дело иссякал, и тинейджер постоянно срывался на звукоподражание:
— …та-кой, в натуре, такой… врр… ззу…
— О! — сказал долговязый, назидательно воздевши палец. — Вот что случается с теми, кто, вмазав, не упражняется в родной речи… — Тут он взглянул искоса на спутника. — Ну ты чего, Влад? Опять козлы? Ненавидишь?
— Достал меня этот город, — сквозь зубы ответил тот, что был похож на горбуна.
— В другой бы переехал.
После таких слов лицо Влада смялось, как пластилиновое.
— Других не бывает.
Они перебрались на ту сторону улицы и двинулись дворами, сознательно забредая в лужи, чтобы отмыть обувь. Влад шёл молча, с криво застывшим оскалом. Потом ни с того ни с сего окликнул ворчливо:
— Слышь, Андрюх. А знаешь, сколько Игорьку лет?
— Лет сорок?
— А за пятьдесят не хочешь?
Долговязый Андрюха поморгал.
— Столько не живут! — убеждённо сказал он, но Влад его вроде бы даже и не услышал.
— Такая вот фишка, — скрипуче продолжал он. — В отцы нам годится. Вроде бы, о чём с ним говорить?
— Н-ну, мужик-то, согласись, умный…
— Умные храмы строят, — буркнул Влад. — Только мне с ними не то что говорить… Упс! Чуть не проскочили…
И они вошли в распахнутый настежь крайний подъезд серой облупленной пятиэтажки. В подъезде сильно пахло кошачьей мочой и людским потом. А может, и не потом. Может, бульоном. Но в любом случае букет был на редкость мерзкий.
