Нужно отыскать для своих обстоятельств – и именно в их ограниченности, в их своеобразии – надлежащее место в широкой перспективе всего мира. Не пребывать в вечном экстазе перед священными ценностями, а завоевать среди них особое место для своей отдельной жизни. Говоря короче: снова вобрать в себя собственные обстоятельства – вот в чём состоит конкретный долг каждого человека.
Для меня выход в мир открывается через перевалы Гвадаррамы и просторы Онтиголы[15]. Эта часть обступающей меня реальности – моя вторая половина: только в союзе с ней я способен воссоединиться и полностью быть собой. Современная биология[16] исследует живые организмы в единстве их тела с особой средой, так что процесс жизнедеятельности состоит не только в адаптации тела к среде, но и в адаптации среды к телу. Чтобы как следует схватить предмет, рука старается принять его форму. Но и в каждом предмете скрыто предварительное сродство с той или иной рукой.
Я – это я вместе с моими обстоятельствами, а без них нет и меня. Benefac loco illi quo natus est[17], – сказано в Библии. А платоники видели задачу любой культуры в том, чтобы «спасти видимое», мир явлений. Другими словами, найти смысл окружающего.
Приучая глаза к карте мира, нужно время от времени возвращаться взглядом к Гвадарраме. Может быть, там не увидишь ничего особенно глубокого. Но, по крайней мере, будешь уверен, что эта ущербность и слепота – свойства не самого мира, а твоего зрения. У Мансанареса есть собственный «логос»: эта мельчайшая речка, эта обернувшаяся водой насмешка, подтачивающая основы нашего города, без сомнения, несёт среди считанных капель своей влаги и ту, которая питает твой дух.
Потому что нет на земле вещи, через которую не проходила бы некая божественная жила. Трудность в том, чтобы её найти и заставить сократиться. Друзьям, мешкавшим на пороге кухни, где они его застали, Гераклит крикнул: «Входите! Боги повсюду». Гёте писал Якоби из одной своей ботанико-геологической экскурсии: «Лазаю по горам и ищу божественное in herbis et lapidibus»[18]. Известно, что Руссо ухитрился собрать гербарий в клетке своей канарейки, а рассказавший об этом Фабр[19] написал книгу о насекомых, обитавших в ножке его письменного стола.
Ничто не требует такого героизма – иначе говоря, решимости духа – как верность отдельным подробностям жизни. Нужно, чтобы возможность геройского поступка скрыто жила во всём, и чтобы каждый, кто, не зная уныния, мотыжит землю в своём саду, надеялся: вот сейчас из неё ударит родник. Для Моисея любая скала водоносна.
А для Джордано Бруно est animal sanctum, sacrum et venerabile, mundus[20].
Среди наших национальных обстоятельств есть два важнейших: Пио Бароха и Асорин, – каждому из них я посвятил отдельный очерк[21]. Асорин заставляет задуматься и, после только что сказанного, посмотреть на окружающие мелочи и на саму ценность прошлого другими глазами. Если говорить о первых, то пора, наконец, покончить со скрытым лицемерием в характере современного человека: он делает вид, будто интересуется лишь избранным кругом священных установлений вроде науки, искусства, общества, и лишь незначительную часть души, да и то втайне, уделяет пустякам, включая физиологию. Совсем наоборот: на последнем пределе безнадёжности, когда во всём мире нет уже, кажется, ничего, на что смог бы опереться, глаза невольно обращаются к мелочам обыденной жизни, – так умирающие вдруг припоминают в последнюю минуту самые ничтожные подробности пережитого. И тогда видишь, что на краю жизни тебя удерживает вовсе не грандиозное – неимоверные наслаждения, невероятные страсти, – а вот это минутное тепло зимнего очага, долгожданный глоток спасительной влаги, поступь встреченной девушки, в которую ты не влюблён и которой даже не знаешь, выдумка, которую самым обычным голосом рассказывает тебе скорый на выдумку друг. По-моему, бедняга, который в отчаянии решил повеситься на дереве, но уже с верёвкой на шее почувствовал аромат розы, раскрывшейся у подножья, и вернулся к жизни, поступил очень по-человечески.
Что даёт нам жизненные силы, – продумать и понять эту загадку было бы для современного человека делом чести. Пока что он всего лишь пытается её замаскировать, отвести от неё глаза, как и от многих других тайных сил – скажем, сексуального влечения – которые вопреки недомолвкам и секретничанью рано или поздно завладевают его жизнью. В нас по-прежнему живёт недочеловеческое, но каков смысл этих пережитков для человека? Каков их «логос»? Какую ясную позицию занять, когда испытываешь чувство, выраженное Шекспиром в одной из комедий такими простыми, задушевными и неподдельными словами, что они вполне могли бы встретиться в его сонетах? «Я с удовольствием отдал бы, – говорит герой “Меры за меру”, – свой вес, которым так горжусь, за лёгкость этой пушинки, которой, как хочет, играет ветер»
