Разин Степан - страница 233
Тын, окружавший двор до половины стояков, обрыт покато землей. На покатую землю, к тыну, богаделенские божедомы каждое утро тащили убитых или опившихся в кабаках Москвы. Со слобод для опознания мертвых тоже сюда волокли, клали головой к тыну: покойник казался полулежачим. Безголовых клали к тыну ногами. Воеводы Земского приказа, сменяя один другого, оставляли с мертвыми старый порядок:
— Пущай-де опознанных родня земле предаст.
В этот день небо безоблачно. Но солнца, как перед дождем, нет: широкая, почти слитая с бледным небом, туча шла медленно и заслоняла блеск солнца. После заутрени на Земском дворе пестрели заплатанной одеждой и лохмотьями божедомы, старики, старухи, незаконнорожденные, бездомные малоумки-детины. Они, таская, укладывали по заведенному порядку к тыну мертвецов и боялись оглядываться на Земский приказ. По сизым, багровым или иззелена-бледным лицам мертвых бродили мухи, тучами жужжали в воздухе. Воронье каркало, садясь на острия тына, жадно глядело, но божедомы гнали птиц. У иных, долго лежавших на жаре покойников около носа, рта и в глазах копошились черви. От прикосновения с трупов ползла одежда, мазала гноем нищих.
— Не кинь его оземь!
— А чого?
— Того, розваляется — куды рука-нога.
— Да бог с ним, огнил-таки!
— Родных не сыщет — троицы дождетца, зароют, одежут.[356]
— Не дождется! Вишь, теплынь, и муха ест: розваляется…
— Дождется, зароют крещеные.
Ни двору, строго оглядываясь, шел дьяк в синем колпаке, в распахнутой летней котыге. Он остановился, не подходя к нищим.
— Эй, червивые старцы, бога деля призрели вас люди — вы же не радеете кормильцам.
— Пошто не радеем, дьяче?
— Без ума, лишь бы скоро кинуть: безголовых к тыну срезом пхаете… Голов тож, знаю я, искать лень… Иная, може, где под мостом аль рундуком завалилась.
— Да, милостивец, коли пси у убитых головушек не сглонули, сыщем.
— Сыщите! И по правилам, не вами заведенным, не валите срезом к тыну — к ступням киньте.
— Дьяче, так указал нам класть звонец, кой мертвеньким чет пишет.
— Сказывает, крест на вороту не должен к ногам пасть, а у иного головы нет, да крест на шее иметца.
— По-старому выходит — крест к ногам!
— Безумному сказывать, едино что воду толочь. Ну вас в подпечье!
Дьяк, бороздя посохом песок, ушел в приказ.
— Не гордой, вишь! С нами возговорил.
— Должно, у его кого родного убили?
— Седни много идет их, дьяков, бояр да палачов чтой-то.
— Нишкни, а то погонят! Вора Стеньку Разина сюды везут.
— Эх, не все собраны мертвы, а надо ба сходить нам — вся Москва посыпала за Тверски ворота.
— Куды ходить? Задавят! Сила народу валит глядеть.
— Сюды, в пытошные горницы, поведут вора?
— Ум твой родущий, парень!
— Чого?
— Дурак! Чтоб тебе с теми горницами сгореть.
— Чого ты, бабка?
— Вишь, спужал Степаниду… В горницах, детина, люди людей чествуют, а здеся поштвуют палачи ременными калачи!
— Забыл я про то, дедко!
— Подь к окнам приказа, послушай — память дадут!
— Спаси мя Христос!
Подошел в черном колпаке и черном подряснике человек с записью в руках.
— Ты, Трофимушко, быдто дьяк!
— Тебя ба в котыгу нарядить, да батог в руки.
— Убогие, а тож глуму предаетесь — грех вам! Сколь мертвых сносили?
— Ой, отец! Давно, вишь, не сбирали, по слободам многих нашли да у кремлевских пытошных стен кинутых.
— Сколь четом?
— Волокем на шестой десяток третьего.
— Како рухледишко на последнем?
— Посконно!
— Городской?
— Нет, пахотной с видов человек.
— Глава убиенного иметца ли?
— Руса голова, нос шишкой, да опух.
— Резан? Ай без ручной налоги?
— Без знака убоя, отец!
— Пишу: «Глава руса с сединкой, нос шишковат — видом опоек кабацкий…» Сине лицо?
— Синька в лице есть, отец!
— То, знать, опоек!
Пономарь каждое утро и праздники между утреней и обедней переписывал на Земском мертвых; попутно успевал записать разговоры, причитания родных убитых, слова бояр, дьяков, шедших по двору в приказ. Хотя это и преследовалось строго, но он с дрожью в руках и ногах подслушивал часто пытошные речи — писал тоже, особенно любил их записывать: в них сказывалась большая обида на бояр, дьяков и судей. Пономарь часто думал: «Есть ли на земле правда?» Счет мертвецов пономарь сдавал на руки бирючей, кричавших на площадях слобод налоги и приказания властей. Не давал лишь тем своих записей, которые в Китай-городе читали народу царские указы, «особливые». После неотложных дел бирючи оповещали горожан:
