— Извиняюсь, сморило меня. — Он потер ладонью лицо, откашлялся. — Вы — сеньор Бермудес?
Подле ужасной женщины стоял теперь мужчина лет сорока, с брюзгливо-неприязненным выражением лица. Он был без пиджака, в одной сорочке, под мышкой держал маленький чемоданчик. Широченные брюки закрывали носы башмаков. Вот так клеши, успел подумать лейтенант, как у моряка или у рыжего в цирке.
— К вашим услугам, — промолвил этот человек как бы досадуя. — Давно ждете?
— Собирайте-ка скоренько свое барахлишко, — радостно сказал лейтенант, — повезу вас в Лиму.
Его слова не произвели ожидаемого действия. Человек не улыбнулся — глаза его не выразили ни удивления, ни тревоги, ни радости, а продолжали смотреть на лейтенанта с прежним безразличием.
— В Лиму? — медленно повторил он, все так же тускло глядя на лейтенанта. — Кому это я там понадобился?
— Самому полковнику Эспине! — В голосе лейтенанта зазвенела триумфальная медь. — Министру нового нашего правительства, не больше и не меньше.
Женщина открыла рот, но Бермудес глазом не моргнул. Все то же отсутствующее выражение было на его лице, потом подобие улыбки на секунду согнало с него сонную досаду, и тотчас оно стало опять скучливо-брюзгливым. Видно, у него печенка не в порядке, подумал лейтенант, раз ему жизнь не в радость, еще бы — тащить на горбу такую бабу. Бермудес бросил на диван свой чемоданчик.
— Да, я слыхал вчера по радио, что Эспина стал членом хунты. — Он достал из кармана пачку «Инки», без особой любезности предложил сигарету лейтенанту. — А не говорил вам Горец, зачем я ему?
— Нет, не говорил, только приказал срочно вас доставить. — «Что еще за Горец такой?» — подумал лейтенант. — Велел привезти вас к нему хоть под дулом пистолета.
Бермудес сел на стул, положил ногу на ногу, выпустил целое облако табачного дыма, закрывшее его лицо. Когда же дым рассеялся, лейтенант увидел: улыбается, словно одолжение мне делает или глумится надо мной.
— Сегодня мне совсем не с руки уезжать из Чинчи, — сказал он с обескураживающей вялостью. — У меня тут еще дельце в одном имении поблизости, надо бы его довести до конца.
— Дельце можно и отложить, раз министр вызывает, — сказал лейтенант. — Прошу вас, сеньор Бермудес.
— Два новых трактора, отличная сделка, — пояснил Бермудес, обращаясь к мушиным разводам на стене. — Мне совсем не до поездок нынче.
— Тракторы? — Лейтенант не справился с нахлынувшим раздражением. — Вы, пожалуйста, думайте, что говорите, и не будем больше терять времени.
Бермудес затянулся, полузакрыв холодные глаза, медленно выпустил дым.
— Человеку в таком бедственном положении, как я, только о тракторах и следует думать, — сказал он, словно ничего перед этим и не видел и не слышал. — Передайте Горцу, я приеду как-нибудь на днях.
Сбитый с толку, озабоченный, растерянный, лейтенант воззрился на него: ну, теперь, сеньор Бермудес, и правда пришла пора доставать пистолет и тащить вас в Лиму силком, вот теперь все будут потешаться над ним. Но он, представьте себе, как ни в чем не бывало вместо уроков являлся в поселок, и все женщины пальцем в него тыкали, гляди-ка, Роса, кто пришел, перешептывались и хихикали. Ну, а Росита как на крыльях летала: еще бы, сын самого Коршуна к ней ходит, таскается в такую даль. Нет, она с ним не разговаривала, ломалась, убегала к своим подружкам, хохотала с ними, кокетничала, словом, как могла. Но его такой прием ничуть не охлаждал, а вроде бы, наоборот, раззадоривал. Ох она и сметлива была, дон, девчонка эта, в кино такой не увидишь, а уж на мамаше ее, на Тумуле-молочнице, и вовсе пробы негде ставить. Всякий бы понял, что дело нечисто, а он — нет. Он все подкарауливал, выжидал, бродил вокруг: вот увидишь, негр, моя она будет, мне достанется, а достался-то он им. Как вы не видите, дон Кайо, что у нее к вам — никакой благодарности, только чванится тем, что вы ее заметили? Пошлите ее подальше, дон Кайо, лучше будет. Но его как будто опоили чем, не мог от нее отлипнуть, и вот пошли слухи да толки. Очень много судачат про вас, дон Кайо. А он: да плевал я на все пересуды, он ведь делал только то, что его левая нога захочет, а левая нога ему велела непременно Росу улестить и с нею переспать. Ладно. Казалось бы: что тут такого — присох белый к индеаночке, желает добиться своего, кому какое дело, кто его упрекнет, верно, дон? Но он-то преследовал ее по-настоящему, словно и впрямь рехнулся. А еще большее безумие — то, что Роса позволяла себе кобениться, пренебрегать им. Верней сказать, делать вид, что пренебрегает.
