Магнебод поморщился.
— Не слишком ли он молод для доспеха?
— Гримберту десять, — отец едва заметно склонил голову, точно маркграфская корона, украшавшая ее, потяжелела на несколько ливров, — В этом возрасте уже пора забывать про игрушки и привыкать к доспеху, верно?
Они говорили за спиной Гримберта, думая, что он всецело поглощен созерцанием стального исполина и не слышит сказанного. Распространенная ошибка среди взрослых, забывших, что детские уши своей чуткостью могут дать фору самым совершенным акустическим приемникам.
— Совершенно верно, мессир.
Рыцарь почтительно склонил голову. Облаченный в давно нестиранный холщовый гамбезон, с нечёсаной бородой, в которой застряла пшеничная шелуха, он выглядел старым оборванцем даже на фоне маркграфских телохранителей. Но в этот миг, склонив голову перед сеньором, сделался столь серьезен, что Гримберту впервые не захотелось бросить в его адрес какую-нибудь издевательскую шутку из числа тех, которыми он щедро делился с пажами и которые придумывал во множестве.
Маркграф улыбнулся чему-то. Быть может, блеску солнца на броне. А может, собственным воспоминаниям.
— Придворный лекарь осматривал его на прошлой неделе и пришел к выводу, что нейро-разъем уже полностью зажил. Воспаления нет, кожа затянулась.
— У мальчишек все быстро заживает, как у собак.
— Сколько нам с тобой было, Магнебод, когда мы впервые подключили нейро-штифты? Десять? Одиннадцать?
Магнебод нарочито покряхтел, сгорбившись еще сильнее, чем обычно.
— Я слыхал про одного наследного парня из Аахена, которому вживили нейро-разъем в неполные семь. Папаша страсть как хотел воспитать из него рыцаря. Только вот мозги у него не были готовы к нейро-коммутации, не выросли еще, должно быть. Стоило подключить его к доспеху, как того парализовало с головы до пят. Вообразите себе чувства безутешного отца. Он хотел воспитать рыцаря, а остался с парализованным калекой на руках, который до конца жизни не смог бы даже самостоятельно высморкаться. Через пару месяцев он бросил отпрыска на попечение святош в какой-то варшавской богадельне…
Отец лишь покачал головой.
— Гримберт готов. И он рвется в бой.
— Готов ли?
— Он помешан на рыцарских романах. Глотает их быстрее, чем мы с тобой в восемнадцатом году глотали посреди Синайской пустыни воду из бортовых радиаторов. Он грезит рыцарскими подвигами. Буквально одержим ими. Черт побери, я готов поставить два флорина не сходя с места, что он помнит всех чемпионов Туринской марки за последние двести лет! А уж если говорить о битвах… Ты, к примеру, помнишь, сколько рыцарей погибло в Желтой Заверти, хотя сам рубился на правом фланге? А он помнит, даром что родился на пятьдесят лет позже.
— Грешно использовать такой талант не по делу, — буркнул Магнебод, — Пусть лучше считает зерно при майордоме, уж всяко будет больше пользы.
— Он помнит не только имена — титулы, параметры их доспехов, детали…
— Это меня и беспокоит, мессир, — на правах старшего рыцаря Магнебод использовал «мессир» вместо принятого при дворе «ваше сиятельство», еще одна заслуженная его привилегия, — Мальчишка, безусловно, толков, сообразителен и развит не по годам. Я видел некоторые проказы, в которые он завлекает своих пажей — чертовски изобретательно. Но…
Гримберт стиснул кулаки, ощущая, как предательски горят уши.
Проклятый Магнебод, старый ты винный бочонок!
Нельзя сказать, чтоб при маркграфском дворе мессир Магнебод не пользовался репутацией, однако репутация эта была странного свойства. Над ним посмеивались, находя невежественным, грубым и не смыслящим ни в чем за пределами его доспеха. Стоило ему заявиться на маркграфский бал, как церемонийместер страдальчески закатывал глаза — мессир Магнебод непременно являлся последним, при этом был облачен так, точно перед визитом полол огород, и делал столько нарушений в придворном протоколе, что хихикать начинали все окружающие. За обедом мессир Магнебод без тени смущения заливал в себя галлонами драгоценные маркграфские вина, так, точно хлестал дешевое пойло в ближайшем трактире, а в попытке отвешивать комплименты дамам был столь же неуклюж, как «Багряный Скиталец», вздумавший прогуляться по посудной лавке.
