«Представили?» — нетерпеливо переспросил Вист.
«Ага».
«Ну и приземляйтесь теперь! Летите и опускайтесь!»
Оспины на поверхности послушно выросли до размеров нормальных кратеров. Увиделись угловатые каменные глыбы на пыльной щебенке. И все это помещалось на дне огромной воронки с крутыми откосами краев.
«Приземлились, Вадим? — торопил Вист. Что вы увидели там в самый первый момент?»
«Глыбу, — ответил Вадим, — серую. Всю в лишайниках. Только лишайников там быть не может».
«Будьте уверены, — категорически заявил Вист, — они там есть».
«Да нет же на Луне лишайников, — запротестовал Вадим, — это доказано. Там, между прочим, люди уже побывали».
«На вашей Луне, — подчеркнул голосом Вист, — на той самой, которую вы себе представили, они есть. И эта ваша Луна, — снова выделил он слово, — существует уже во Вселенной. Но суть не в этом. Суть в том, Вадим, что посланная вами мысль, ваша мысль материализовалась теперь в этом валуне, покрытом лишайниками. Ясно? Она распределилась в нем, базируется там точно так же, как если бы это был вьючник в моем случае. Только для вашей конкретной, „лунной“, что ли, мысли-это первое воплощение, а для меня — затрудняюсь сказать какое… Так вот, скажите, Вадим, ощутит ли что-нибудь эта ваша воплощенная мысль, если даже валун рассыплется в щебенку? Да пусть он себе рассыпается, что с того? Ясно?»
«Да, да», — не стал противоречить Висту Вадим, мало что понявший из его странного объяснения.
«А скажите, Вист, что вы представляете собой сами? То есть, я хочу сказать — вне этого ящика? Что вы… как бы это сформулировать… Ну, в общем, каков вы у себя на планете?»
«У меня нет, давно нет никакой своей планеты, — поняв вопрос, ответил Вист. — Я, коротко говоря, мысль. Мысль, посланная некогда в пространство…»
«Я не понял», — сказал Вадим.
«Попробую объяснить так, — раздумчиво начал Вист. — Ну вот представьте, измыслите некую планету, а на ней — некое мыслящее существо, ну человека, допустим. Вот он сидит в своем жилище, вот он задумался, озирая звездное небо… Представили? Вот он и существует, вот он и мыслит. А думает он, предположим, о том, как удивительно величественны и гармоничны законы мироздания, по которым несчетные светляки галактик, разбрызганные некогда взрывом, стремительно сбегаются к центру, в некой точке, чтобы исчезнуть в ней, став частицей чего-то, еще более гармоничного и величественного. А галактики, — думает этот человек, — набиты миллиардами звезд и планет, и где-нибудь там светит разумная жизнь. И она появляется, и она светит… И сидит где-то некое существо, и светят ему в глаза иные звезды…
И думает это существо, допустим, о том, что вон та широкая, серебристо-белая звездная полоса, лежащая в небе каждую ночь чуть левее одинокого платана, — это молоко, пролитое богиней…
И удел каждой мысли — необъятность. В ней и галактики, становящиеся частицей микрочастицы, в ней и те миллиарды звезд Млечного Пути, которые действительно слагают структуры молочных молекул… Вот уже тот человек, с которого начали мы свое рассуждение (назовем этого человека первичным или исходным), прекратил думать, отвлекся, умер, наконец, а мысль его, его порождение, все еще существует, длится, ширится, рождает и уничтожает. Что произойдет в неизмеримых ее недрах? По каким законам звучит ее эхо? Кто знает?..»
…Голос Виста приобрел торжественно-ритмичное звучание. Он все говорил и говорил, и Вадим его не перебивал.
«Все порожденное сознанием находит материальное воплощение в бесконечной Вселенной, — говорил Вист, — и все, что ни есть в ней материального, — это воплощение мысли.
И все, что можно только вообразить, — часть общей мысли, и все это — общая мысль. И все является частью другого, как большое есть часть малого и вечное — часть мгновенного.
И все в мире родственно: и звезда, и цветок, ибо все построено из одного…»
«Старая сказочка», — думал Вадим, неотрывно глядя в круг догоравшего костра…
Мерцали последние угли. На их жаркий пурпур волнами набегали черные тени. Пурпурное боролось с черным. «Есть еще силы! Есть еще жар! Прочь!» — вспыхивало пурпурное, сбрасывая черное. «Посмотрим… подождем…» — вновь наползало черное. Извиваясь от ожогов, оно ползло все выше, все увереннее. И черное победит, задушит, зальет. И будет это в конце концов единым черным, и оденется единым сизым пеплом, мертвее и равнодушнее которого нет ничего на свете.
