Звук курантов потонул в радостных воплях и канонаде китайской пиротехники за окном. И… выключилось все, что могло выключиться. Смолк телевизор, так и не взяв первой ноты праздничного шоу. Перестал утробно урчать холодильник. Свет само собой, погас. Поперхнулся и затих радиоприемник на кухне, а это значило, что и в Останкино те же дела. Это уже серьезно!
В наступившей темноте я мог различить лишь светлое пятно белоснежной Олиной кофточки, специально купленной к Новому году. Подошел к окну и отдернул тяжелые плотные шторы. Это дало хоть немного света. Энтузиазм трудящихся, без устали посылающих в небо одну ракету за другой, позволил и двору, и близлежащим улицам не заметить в момент погасших фонарей.
– Весело, - Оля уже доставала с антресоли коробку с толстыми парафиновыми свечами.
– Романтично, - я прикурил от первой же зажженной свечки.
Вообще-то дома мне курить запрещалось, но в новогоднюю ночь мне делали исключение. А тут еще такое.
– Тебе какого салата положить? Крабового или 'мимозу'?
– Какой найдешь в этих потемках.
Мне отчего-то стало грустно. Эти новогодние огоньки-шмагоньки я и раньше никогда не смотрел, но все-таки отсутствие привычного фона угнетало.
– Выпьем еще? - Оля сама потянулась за бутылкой вина.
Она у меня молодец! Никогда не унывает.
Чокнулись за здравие Чубайса (чтоб он шпротами подавился).
Попробовав того и этого, я откинулся на спинку стула и достал еще одну сигарету.
– Не слишком ли часто?
– Последняя, чесслово.
В коридоре послышался шум. Ага, ребятишки из семьдесят восьмой. Отстрелялись. И тут же в дверь постучали. Витек. Надо же, еще на ногах!
– Че случилось-то? - пробасил он с порога.
– А я почем знаю?
– Я думал, что в Интернете твоем уже что-нибудь написали.
– Ты что? Какой Интернет?
– Ах да.
Пожевав еще маринованных венгерских огурчиков, я поплелся курить на лестницу. Праздничный лимит домашних перекуров был исчерпан. Спустившись к мусоропроводу, я уставился в окно, выходящее на улицу. Девятиэтажка напротив была полностью погружена в темноту. Не горели окна и в домах через улицу. А чего я, собственно, ожидал?
Дело было вечером, делать было нечего. Мы с Олей оделись и вышли во двор, чтобы на халяву слиться в экстазе с гражданами, потратившимися на новогодний 'огнестрел'.
Когда 'цыпленок табака' занял в желудке наиболее оптимальное место и был не прочь разделить свое убежище еще с парочкой кусочков яблочного пирога, мои онемевшие пальцы пригрозили перестать гнуться по велению своего хозяина. Пора домой.
Мы обогнули ракушки и, стараясь не съехать с обледенелой тропинки, направились к своему подъезду. По улице, выхватывая фарами из темноты одиноко кружащиеся снежинки, медленно ехал милицейский уазик. Отчего-то вдруг мне захотелось залечь за кустом и зарыться в снег. Говорю же, параноик!
– Что будем делать? - я отодвинул тарелку и поудобнее расположился на диване.
Вместо ответа Оля подошла ко мне и, наклонившись, запустила свою руку мне… Ну, сами понимаете, остаток ночи мы не скучали.
Утром все было по-прежнему. Молчал телефон, тупо уставился в стену своим онемевшим экраном телевизор, молча дулся у себя в углу обиженный компьютер. Может, это и к лучшему? Теперь у меня будет время почитать какую-нибудь из пылящихся в шкафу книг, которые из магазина депортировались прямо туда.
К трем часам строчки перед глазами принялись отплясывать тарантеллу, и я, перекидав кое-что из холодильника на балкон, отправился в овощной за картошкой, и в булочную за свежим хлебом.
Булочная на углу оказалась закрыта, а возле овощного толпился народ. Чувствовалось, что большинство пришло сюда не на заготовку даров подмосковных полей, а чтобы восполнить тот минимум общения, который обычно восполняет 'голубой экран'.
Отыскав, наконец, в людской каше конец очереди, я пристроился за Василичем из седьмого дома и закурил.
Что-то меня сразу насторожило. Очередь как очередь. И все-таки что-то было не так. Как будто у единого людского организма, в который обычно превращается толпа, тоненькой иголкой задели нерв. Это было не похоже на то истерическое состояние многометровой людской колонны середины восьмидесятых, когда в борьбе за 'стенку' или персидский ковер не помогали даже намалеванные на ладони номера. Что-то другое.
