— Матуля, не буду! Матуля, пустите… Ой!
Она била его с остервенением, срывая на нем накипевшую за день злость.
— Матуля! Ой, боже! Не бейте! Спасите!
— Будешь шляться чорт знает где, стервец! Ни воды принесть, ни дров наколоть — даром, что ли, я тебя кормлю!
Мальчик с трудом вырвался, наконец, из ее рук и прыгнул в окно, выкрикивая сквозь плач:
— Чтоб у тебя руки до локтей отсохли, чтоб ты издохла, сука! Принесу я тебе воду, когда рак свистнет! Дожидайся!
И убежал в деревню.
Скучно было в избе. Лампочка еле мигала. Маленькая Магда тихо всхлипывала в углу.
— Чего ревешь?.
— Матуля… дедушка там… кричит! — Она с плачем прижалась к матери.
— Дура, не реви.
Мать посадила ее на колени и, прижав к себе, принялась искать у нее в голове. Магда что-то невнятно лепетала, терла кулачками глаза и разгоряченные щеки, но скоро уснула, всхлипывая даже во сне.
Через некоторое время пришел муж, великан в полушубке и в башлыке поверх шапки. Лицо у него посинело от мороза, заиндевевшие усы торчали, как мочала. Войдя, он обмел снег с сапог, снял шапку и башлык, отряхнулся и, похлопав себя озябшими руками по плечам, чтобы согреться, придвинул лавку к огню и сел.
Анткова сняла с плиты чугунок со щами и поставила перед ним, потом отрезала ломоть хлеба и подала ему вместе с ложкой. Антек ел молча и, только покончив со щами, расстегнул полушубок, вытянул ноги и сказал:
— Есть у тебя еще что?
Она принесла оставшуюся с обеда кашу. Он съел и ее, закусив вторым ломтем хлеба, потом достал из кармана махорку, скрутил цыгарку, закурил. Подбросил хворосту в огонь и придвинулся к нему поближе. И только через некоторое время в первый раз обвел глазами комнату.
— А старый где?
— В хлеву.
Он вопросительно посмотрел на нее.
— А что ж ему тут постель пролеживать да перину пачкать? Если ему подыхать, так он там скорее подохнет… Дал он мне что? А помирать ко мне пришел! Еще, может, его на наши деньги хоронить? А если сейчас не помрет, потому что он живучий, как собака, так придется его кормить — будет жрать во-всю! Отдал все Юлине, так пусть она и нянчится с ним, а нам он ни к чему!
— Что ж, он мне не отец… И обманул нас, — ну его! Этакий мошенник! — Антек втянул в себя дым, сплюнул на середину избы и замолк.
— Не обдели он нас, так теперь у нас было бы… постой, сколько же?.. Моих пять моргов да семь с половиной… Пять да семь — это выходит…
— Двенадцать с половиной, я давно сосчитал. Можно бы лошадь купить, коровы три… Эх, пес он этакий! Хуже немца! — Антек опять сердито плюнул.
Жена его встала, переложила девочку на кровать, потом достала из сундука тряпицу с деньгами и подала мужу.
— Это что?
— Погляди.
Он развернул тряпочку, и жадность засветилась в его глазах. Нагнулся к огню, заслонив собой деньги, и пересчитал их раз, потом другой.
— Много тут? — Анткова не умела считать.
— Пятьдесят четыре рубля.
— Ого! — Она просияла и, протянув руку, любовно потрогала деньги.
— Откуда взяла?
— Ну, откуда… не помнишь, как старый еще прошлым летом говорил, что у него на похороны есть?
— Да, верно… говорил, говорил!
— В ладонке у него были зашиты. А я ее сняла — грех, думаю, в хлеву святыню сквернить. Да и нащупала внутри серебро!.. Ну, сорвала с шеи и унесла. Наше это. Разве не обманул он нас?
— Правда, истинная правда. Хорошо, что хоть сколько-нибудь нам досталось! Положи-ка их к остальным. Сейчас они нам в самый раз… Говорил мне вчера Смолец, что хочет взять в долг тысячу злотых, а вместо процентов даст на засев свои четыре морга, — те, что в лесу…
— А хватит у нас денег?
— Теперь наверняка хватит.
— Так к весне можно будет засеять?
— Ну, да. Нехватит, так свинью продадим, да и поросят тоже, — нельзя такой случай упускать!.. Напишем с ним в городе бумагу. Если через пять лет не отдаст долг, земля будет моя.
— А это можно?
— Ну, как же! Вот Думин купил же так у Дызюка. На, спрячь. А серебро возьми, купишь себе что-нибудь. Игнац-то где?
— Носит его где-то. Воды нет, сечка кончается…
Мужик молча поднялся и вышел. Принес дров, потом занялся починкой инвентаря.
Ужин между тем сварился. Тихонько вошел Игнац, и ему никто ничего не сказал. Все молчали в каком-то неясном беспокойстве. О старике никто не поминал, словно его никогда и не было на свете.
