Внезапно Дик неожиданно подобревшим голосом сказал:
— Передай Ричу, — и ткнул ему в руки свою тетрадь.
Кент исполнил просьбу и краем глаза заметил, что Рич, похихикивая, прочел написанное, потом извлек из кармана собственную ручку и тоже начал писать в тетради.
Через минуту Рич сказал, дотронувшись до плеча соседа:
— Кент, передай, пожалуйста, Дику.
Кент сделал это и почувствовал, что интерес к опере падает.
— Что вы пишете?
Рич самодовольно усмехнулся:
— Совместное произведение. Это будет небольшой роман.
— Передай Ричу, — и пухлая тетрадь снова оказалась в руках Кента.
— Можно посмотреть? — рискнул спросить он.
— Почему же нельзя? — оскалился Дик. — Искусство принадлежит народу. Пожалуйста!
Кент опустил взгляд на тускло освещенную страницу и наткнулся на фразу: «Профессор дрожащими руками снял грязные трусы…» Кент вздрогнул, но пересилил свое отвращение к литературе подобного рода, открыл первую страницу и углубился в чтение. Дочитав до конца, он чуть не выкинул рукопись с балкона от омерзения.
— Как вы можете такое писать? — изумленно вопросил он. — Вы же умные, образованные люди! Неужели нет светлого начала в ваших душах?
Рич мелко захихикал, оскалив мелкие зубки, а Дик засмеялся, его смех был подобен собачьему лаю.
— Ты просто не понимаешь всего философского смысла, дорогой наш Кент! — сказал Рич.
— Но это же просто…
— Нет-нет, это не то, что ты думаешь, — сказал Дик. — Мы работаем в журнале «Ноу Лимит», так что это всего лишь средство нашего существования.
— Неужели вы не могли найти себе работу подостойнее, пусть даже и менее оплачиваемую?
Непонятно почему, но Рич обиделся.
— Если хочешь знать, — процедил он сквозь зубы, — то даже Фред Мирроу звал меня в соавторы, но я отказался.
Имя Фред Мирроу кое-что значило: он был широко известным автором «космических опер», и каждая его книга поражала грандиозностью замысла и мастерством его реализации.
Рич отобрал тетрадь у Кента и продолжил писанину. Когда он передавал ее своему соавтору, Кент не удержался и прочитал новонаписанное. Так продолжалось несколько часов. Дик остервенело насиловал бумагу, Рич с капающей изо рта слюной вторил ему, а Кент читал их рождающееся произведение, и оно уже не казалось ему столь гадким, как раньше. Наконец, он и сам начал посмеиваться, хотя и не переставал повторять: «Ничего более мерзостного я никогда не читал раньше!»
Опера закончилась, и наша троица вышла на улицу. Тут литераторы распрощались с Кентом и пожелали ему всего хорошего. Кент помахал им рукой и быстро пошел в самую безлюдную часть города. Там он воздел глаза к небу и скинул плащ с плеч, но… его прекрасные сверкающие крылья почернели, пожухли и черными хлопьями пепла осыпались на сырую землю. Маленький червячок вины превратился во всепоглощающее чувство раскаяния. Но было уже поздно.
* * *
Уже под утро два человеческих подобия, до горла залитые спиртосодержащими жидкостями, вывалились из ночного стрип-бара. Рич, пройдя несколько шагов, согнулся, засунул два пальца в рот и исторгнул из себя содержимое своего желудка. Дик зло посмеивался над ним: им наоборот овладела жажда бунтарства и разрушения. Так как было темно, хоть глаз выколи, он достал из-за пазухи новую рукопись, написанную ими в опере и, ругаясь самыми последними словами, поджег ее, как факел.
— Истинные произведения искусства не горят, — отдышавшись, сказал Рич, но тетрадь сгорела дотла.
Друзья обнялись и двинулись по улице, домой. Едва стихли звуки их нетвердых шагов, от стены отделился странный темный силуэт. Он наклонился над жалкими остатками писанины. Послышался приглушенный смешок. Черные частицы сожженной бумаги вздрогнули и стали сползаться в одно целое, белеть, распрямляться…
3.10.1997, 2002
