Меу! О чём я думала в семье? Почему не слушала тебя? — Пречетания идиотки. И где я теперь? — На славянской окраине Европы. В столице священной Римской империи, когда-то. Однажды в одном из веков здесь человека обманули и сожгли на костре, а в другом веке юноша сжёг себя сам. Отец и сын, Луис и Палах. По иронии мученики места, гении которого в том, что-бы избегать геройских выходок.
Петер, который давал мне в Штатах уроки языка, ты видела его, Меу, когда зашла ко мне недели три назад, довольно славный паренёк из какого-то городка в Маравии, так вот этот Петер сказал, что они превратили ненависть к себе в искусство. Он не сумел ответить, почему. Наверное, это имеет отношение к тому факту, что ты слаб, относительно беззащитен и тебя подминают под себя из века в век. Ты дала мне полтора года, я здесь уже четырнадцать часов и, думаю — ты отпустила мне слишком большой кредит. Уже готова сдаться, скорее от изнеможения, чем от страха перед этим заколдованным и полным угольной копоти зимним городом. Никогда ещё не приходилось бывать в местах, где больше вздохов, чем угроз. Но мне, как только я, сдвинутая перелётами по фазе, отправилась на первую прогулку, сразу стало веселей. И вот среди мужеподобной европейской скуки здесь обнаружилось так много женственного величия. Меу, ты была в Европе и знаешь, на что это похоже. Но это место, столь же европейское, как и любой другой лоскуток Европы, как-то извращает фундаментальные её первоосновы. Достаточно постоять на Карловом мосту, лучше всего посреди, и взглянуть сначала на один берег, а потом на другой. Спуская глаза на долю сексопильного ландшавта левобережья с замком на вершине, залитом в ранних сумерках зимы светом прожекторов. Изящные пруты остроконечных шпилей, эти нежные оттенки, подчёркивающие чистый серый цвет замковых стен, особено когда свет дня уходит из-под серых тяжёлых облаков в объятья наступающей на эту чарующую старину ночи.
Нет Прага намного более женщина, чем Париж, который возмутительно распадается, так как Прага остаётся неосознано женственной. Я, дорогая Меу, женствена менее осознано и год за годом становлюсь женственной всё более осознано. Сейчас в этот самый момент слышимый ветер стал видимым из-за снега, сквозь унылый воздух проносит маленькие быстрые снежинки, и человек на улице внизу остановился и протянул ладонь, как-будто получает сдачу от погоды, потом поднял воротник польто, засунул кулаки в карманы и устремился дальше во тьму. Вот в такой момент и видишь перед собой перспективу жить в одиночестве до самой смерти, в чём есть свои преимущества. Взрослая жизнь за некоторыми исключениями есть состояние ожидания неизбежных катостроф. Минусов немного, но они раздражают, как песок, попадающий во всё, даже в пищу, которую невозможно и не следует ни жевать ни глотать. Секс, то есть его отсутствие, это, Меу, песочный раздражитель в сознании уходящего времени. Попробуй прожевать прочувствуй песок.
Включила маленький чернобелый телевизор, налила себе «Столичной», литр за три доллара, если я правильно сосчитала. Блаженствую сейчас в ванне, карябая это письмо посреди пузырей и пены, которую сунула в чемодан вместо обычного шампуня. В тридцать девять лет, пусть всё ещё я идолистка перед зеркалом, берёшь хоть что-то, что обеспечивает конфорт. Это только в двадцать отправляешься в неведомое запасшись единственным честолюбием. Телевизор говорит по-чешски, и, хотя я изучала язык целый месяц, зная немного граматику, четыреста с лишним слов и четырнадцать полезных фраз — это меня сбивает с толку, пугает и возбуждает. Язык кажется таким же странным, как и люди. Кожу щекочет от горячей ванны. Гладкая холодная водка отогревает сердце. А говоря всю правду, Меу, я ведь и сама хотела изменить всё: бросить курить или покрасить спальню, сбросить три-четыре килограмма или на рождественском парте с сослуживцами объявить себя отныне свободной — всё это едва ли шаги к духовному очищению. Ни, даже, убытие в место, подобное этому, хотя в чужеродном присутствии среди этих суровых, но забавных людей я надеюсь по меньшей мере достигнуть какой-то меры задумчивого покоя. Было бы хорошо. Во всяком случае когда сердечные проблемы утрачивают смысл, когда секс ради секса становится занятьем тяжёлым и противным, что ещё остаётся?
