Весной Тим с Этьеном впервые в жизни забрались на товарный поезд и доехали до Питтсфилда, где им надо было встретиться с торговцем по имени Арти Когномен. Это был толстяк с непроницаемым лицом, раньше живший в Бостоне и похожий на члена городского управления; он курил трубку с чашечкой в виде головы Уинстона Черчилля с сигарой. Арти продавал разные забавы и штуки для розыгрышей.
— Есть отличное жидкое стекло, только что прибыло, — сообщил он. — А также широкий выбор звучащих подушек, взрывающихся сигар…
— Не надо, — отрезал Этьен. — Что у вас есть, чтобы изменить внешность?
Арти продемонстрировал им все, что у него было: парики, накладные носы, очки с подрисованными вытаращенными глазами и прочую дребедень. Но они в конце концов выбрали только усики, которые легко прицеплялись под нос, и две баночки черной краски для лица.
— Вы, парии, похоже, не цените достижений прогресса, — сказал мистер Когномен. — Эта ерунда пылится у меня уже много лет. Может, она уже и не черная вовсе. Вы что, собираетесь воскресить водевиль?
— Мы собираемся воскресить друга, — не задумываясь выпалил Этьен и удивленно переглянулся с Тимом, как будто эти слова произнес кто-то четвертый в комнате.
Затем летом семья Баррингтонов поселилась в Нортумберлендских Усадьбах, и дети, как обычно, узнали об этом заранее. Их родители вдруг стали говорить о приезде Баррингтонов больше, чем о других новостях. В их разговорах стали звучать такие слова, как «обесценивание недвижимости»[134] и «интеграция».
— Что такое интеграция? — спросил Тим у Гровера.
— Я знаю, что интегрирование — это операция, обратная дифференцированию, — ответил Гровер, затем провел на доске оси х и у кривую. — Пусть это будет функция от х. Рассмотрим значения кривой на малых отрезках по оси х, — и он провел не сколько вертикальных линий от кривой на ось х, на подобие вертикальных прутьев тюремной решетки, — их может быть сколько угодно, и они могут располагаться как угодно близко друг к другу.
— Пока этот кусок не станет сплошным, — сказал Тим.
— Нет, он не может стать сплошным. Если бы там была тюремная камера и эти линии — прутьями решетки, а тот, кто сидит за ней, мог бы делаться каким угодно маленьким, то он всегда мог бы стать достаточно худым, чтобы протиснуться через эти прутья. Как бы плотно они ни располагались.
— А может, есть какая-нибудь другая интеграция? — поинтересовался Тим.
— Про другие я не слышал, — ответил Гровер.
В тот же вечер они включили подслушивающее устройство в спальне родителей Гровера, чтобы, если повезет, узнать что-нибудь новое о приезде негритянской семьи.
— Наверху все очень волнуются, — сказал мистер Снодд. — Не знают, начать продавать сейчас или все-таки попробовать переждать. В общем, того и гляди, начнется паника.
— Слава Богу, — сказала мать Гровера, — что у них нет детей, а то и в АУР тоже была бы паника.
Заинтригованные, они послали Хогана на следующее заседание АУР, чтобы выяснить, что там происходит. Хоган доложил о том же самом: «Говорят, что ребенка на этот раз нет, но надо думать о будущем и иметь план действий на случай, если появятся дети».
Трудно было понять, чего так боятся их родители. К тому же, как выяснилось, они были не только напуганы, но еще и неправильно информированы. На следующий день после приезда Баррингтонов Тим, Гровер и Этьен после школы пошли к их дому — просто посмотреть что к чему. Дом ничем не отличался от остальных в этом районе; какое-то время они стояли у фонарного столба, наблюдая за домом, и тут увидели мальчика. Он был худощаво-высоким и темнокожим и одет в свитер, хотя на улице было тепло. Они представились и сказали, что идут на эстакаду бросать шарики с водой на машины, и предложили пойти с ними.
— А как тебя зовут? — спросил Этьен.
— Ну, предположим, — сказал он и щелкнул пальцами, будто только что вспомнил, — меня зовут Карл. Да, Карл Баррингтон.
Оказалось, что он умеет метко швырять шарики с водой, попадая прямо в капот машины перед ветровым стеклом. После эстакады они все отправились на свалку поиграть с подшипниками и коробками передач, а потом проводили Карла домой. На следующий день он пришел в школу, и на следующий тоже. Он тихо сидел в углу за свободной партой, учителя его не вызывали, хотя в некоторых вещах он разбирался не хуже Гровера. Где-то через неделю Гровер узнал еще одно значение, слова «интеграция». Оно прозвучало в шоу Хантли и Бринкли, единственной передаче, которую он смотрел по телевизору.
