«Милая мама, благословите, женюсь» – телеграмма из Москвы 25 мая 1901 года. И письмо Марии Павловны, будем считать его поздравительным:
«Так мне жутко, что ты вдруг женат! Мысли у меня толкают одна другую…
…факт, что ты повенчан, взбудоражил все мое существо, заставил думать и о тебе, и о себе, и о наших будущих с Олей отношениях… пока не могу себе отдать отчета в своем чувстве к ней…»
И через десять дней:
«…каюсь, что этим огорчила тебя и Олю. Если бы ты женился на другой, а не на Книпшиц, то, вероятно, я ничего не писала бы тебе, а уже ненавидела твою жену. Но тут совсем другое дело: твоя супруга была мне другом…»
«Была мне другом…» Говорится как о минувшем.
Какую же неприязнь должна была вызвать у нее Авилова, причастная к тайной жизни Антона Павловича, о котором, казалось Марии Павловне, ей было известно все.
Истолковав по-своему фразу авиловского письма: «Но я не знаю, как он относился ко мне», М. П. Чехова крепко держалась за свое толкование.
Отвергая скрытый смысл этих слов: «Не знаю, верить ли…»
Они встретились летом тридцать девятого года. Мария Павловна навестила Авилову по приезде в Москву. Лидия Алексеевна жила с сиротой-внуком, которого воспитала, в маленькой, узкой, похожей на щель комнате коммунальной квартиры. Внучка Авиловой вспоминает это жилье – «полутемную комнату на пятом этаже. Там с трудом удалось установить две кровати, диван, стол, шкаф и кухонный стол с керосинкой. Готовили в комнате…».
М. П. Чехова вспоминает:
«…я сама зашла к Авиловой на квартиру (следует адрес – И. Г.). Я увидела старую, больную… женщину. На столе лежала груда окурков от папирос.
Свидание наше было грустным и – последним».
Лидии Алексеевне Авиловой было семьдесят пять лет.
Мария Павловна была старше на год, но ни старой, ни больной себя не чувствовала.
Она пережила Л. А. Авилову на четырнадцать лет.
Цель этих записок – попытка портрета Лидии Авиловой.
Чтобы читатель мог составить свое суждение о ней как личности, не раз прибегну к помощи ее дневников и записок.
Авилова по мужу, урожденная Страхова, она выросла в Москве на Плющихе, «очень широкой и тихой улице, по которой утром… пастух собирал и гнал стадо на Девичье поле».
Она пишет о Москве той поры – плеск воды в бочках в темноте зимнего утра. Жильцы, квартирующие в доме, – картежник и бедная русская швея, которую почему-то звали мадам Анго. Управляющий, которого дети – в семье Страховых их было шестеро – боялись и не любили. Когда его хватил удар, дворник таскал его на спине и он, сидя верхом, делал распоряжения.
Ее мать была дареной – многодетная бедная сестра подарила ее богатой, бездетной. В воспоминаниях ранней поры присутствуют две бабушки.
И менявшиеся гувернантки, и царившие в доме запреты – зимой детей не выпускали на улицу, не было даже зимней одежды.
Девиз «дареной» бабушки был: «Дети не должны предлагать вопросов».
Гимназия – «когда я стремилась стать гимназисткой, я представляла себе ученье как-то иначе, не так скучно…».
Ей было одиннадцать лет, когда она потеряла отца. Он умер внезапно, едва поднявшись после болезни и сидя под большими часами (эти большие, XVIII века часы английской работы и сейчас хранятся в семье Авиловых и идут исправно).
Городское детство, первая любовь – издалека, к незнакомому гимназисту, – первое разочарованье. И случайная встреча с ним, уже лысым господином, спустя жизнь, когда эта любовь определена ею как детская глупость.
Имение Клекотки Тульской губернии, поделенное его владельцем Кропоткиным на три части: одной третью владели Страховы, – было символом свободной, другой жизни.
Клекоткам Авилова отводит много страниц. Они поистине дышат счастьем.
«Кричат грачи, и ходит волнами весенний, деревенский упоительный воздух, и пахнет молодой крапивой и теплой землей… Все только в начале, все только в обещаниях:…и в развернувшихся почках, и в немногих еще лютиках, и в порхающих бабочках… Приятен даже запах крапивы потому, что она пахнет тогда, когда других запахов в природе еще мало…»
Воспоминания состоят как бы из отдельных новелл, и те, что посвящены Клекоткам, наиболее живописны. «Осень в деревне», «Дождливый день в Клекотках», «Летний день в Клекотках». Ее живопись импрессионистского толка:
