— Оружие.
— Отравленное оружие. Вооруженный до зубов. С развевающимися знаменами. Нанести удар в спину. Вероломное нападение, — радостно бубнил испытуемый. — Пыл битвы. Избирательная борьба.
— Стихия.
— Разбушевавшаяся. Стихийный отпор. Злокозненная стихия. В своей стихии.
— Довольно! — остановил его профессор. — Вы журналист, а?
— Совершенно верно, — учтиво отозвался испытуемый. — Я репортер Вашатко. Тридцать лет работаю в газете.
— Благодарю, — сухо поклонился наш знаменитый американский соотечественник. — Finished, gentlemen[66]. Анализом представлений этого человека мы бы установили, что… м-м, что он журналист. Я думаю, нет смысла продолжать. It would only waist our time, So sorry, gentlemen![67]
— Смотрите-ка! — воскликнул вечером репортер Вашатко, просматривая редакционную почту. — Полиция сообщает, что труп Чепелки найден. Зарыт под забором в саду у Суханека и обернут в окровавленный мешок! Этот Роусс — молодчина! Вы бы не поверили, коллега: я и не заикался о газете, а он угадал, что я журналист. «Господа, говорит, перед вами выдающийся, заслуженный репортер…» Я написал в отчете о его выступлении: «В кругах специалистов выводы нашего прославленного соотечественника получили высокую оценку». Постойте, это надо подправить. Скажем так: «В кругах специалистов интересные выводы нашего прославленного соотечественника получили заслуженно высокую оценку». Вот теперь хорошо!
1928
— Боженка, — сказал министр своей супруге, накладывая себе обильную порцию салата. — Сегодня днем я получил письмо, которое тебя заинтересует… Придется представить его на рассмотрение кабинета. Если оно станет достоянием гласности, одна политическая партия сядет в изрядную лужу. Да вот, ты прочти сама, — министр пошарил сперва в одном, потом в другом внутреннем кармане. — Постой, куда же я его… — пробормотал он, снова ощупывая левый карман на груди, потом положил вилку и стал рыться во всех остальных. Внимательный наблюдатель заметил бы при этом, что у министров такое же несчетное количество карманов во всех частях костюма, как и у простых смертных. Там лежат ключи, карандаши, блокноты, вечерняя газета, портмоне, служебные бумаги, часы, зубочистка, нож, расческа, старые письма, носовой платок, спички, использованные билеты в кино, вечное перо и многие другие предметы повседневного обихода. Наблюдатель убедился бы в том, что и министр, ощупывая карманы, бормочет: «И куда ж я его дел?!», «Ах я безголовый!», «Погоди-ка…» — в общем, те же фразы, что произносит в таких случаях любой другой обыкновенный смертный. Но супруга министра не уделила должного внимания этой процедуре, а сказала, как всякая жена:
— Да ты ешь, а то остынет.
— Ладно, — сказал министр, рассовывая обратно содержимое карманов. — Видимо, я оставил письмо на столе, в кабинете. Я его там читал. Представь себе… — начал он бодро, тыкая вилкой в жаркое. — Представь себе, кто-то прислал мне оригинал письма от… Одну минуточку, — с беспокойством прервал он сам себя и встал. — Все-таки я загляну в кабинет. Должно быть, я оставил его на столе.
И он исчез. Когда он не вернулся и через десять минут, супруга пошла в кабинет. Министр сидел посреди комнаты на полу и рылся в бумагах и письмах, которые смахнул с письменного стола.
— Разогреть тебе ужин? — несколько сурово осведомилась супруга.
— Сейчас, сейчас… — рассеянно пробормотал министр. Скорее всего, я засунул его в бумаги. Странно, что оно никак не находится. Это нелепо, ведь оно где-то тут…
— Поешь, а потом ищи, — посоветовала жена.
— Сейчас, сейчас! — раздраженно отозвался министр. — Вот только найду. Этакий желтый конверт… Ах, какой я безголовый! — И он снова принялся рыться в бумагах. — Я читал это письмо здесь, у стола, и не выходил из кабинета, пока меня не позвали ужинать… Куда же оно могло деться?
— Я пришлю тебе ужин сюда, — решила жена и оставила министра на полу, среди бумаг. В доме воцарилась тишина, только за окном шумели деревья и падали звезды. В полночь Божена стала зевать и пошла на цыпочках заглянуть в кабинет.
Министр, без пиджака, потный и взлохмаченный, стоял посреди кабинета, где все было перевернуто вверх дном: пол завален бумагами, мебель отодвинута от стен, ковры брошены в угол. На письменном столе стоял нетронутый ужин.
