В финале романа истерзанный и душевно опустошенный герой с каким-то облегчением и радостью встречает за городом благообразного старичка, едущего на крестьянской повозке.
И эта встреча олицетворяет упрек современному цивилизованному миру, с его хищной борьбой, на службу которой поставлен сам прогресс. Концовка романа, как и многих других произведений Чапека, — не указание выхода и не показ жизненного разрешения конфликта. Она носит символический характер, подчеркивая основную мысль произведения. Сравнивая через образ старичка крестьянина прошлое с настоящим, Чапек как бы ставит вопрос: куда идет человечество?
В 20-е годы Чапек начинает свои путешествия по европейским странам. Впечатления от поездок легли в основу его путевых записок: «Письма из Италии» (1923), «Письма из Англии» (1924), «Прогулка в Испанию» (1930), «Картинки Голландии» (1932) и «Путешествие на север» (1936) — о путешествии по Скандинавии. Очерково-документальные зарисовки Чапека отмечены реалистической конкретностью образных характеристик. В каждой стране писатель стремился увидеть особенности национальной жизни, понять ее нравы, обычаи, искусство.
В записках передана поэзия солнечной Испании и холодных фиордов Норвегии. По-новому увиденные, предстают в очерках сотни раз описанные творения прославленных античных скульпторов и художников Возрождения. В текст органически входят зарисовки дорожных встреч и приключений. И все это пронизано лирикой, озарено авторской улыбкой, проникнуто глубокой любовью к человеку. Эта тонкая игра светотеней, юмора и лирики, смеха и грусти придает особую прелесть и выразительность путевым запискам Чапека. Каждая фраза в них отточена как стихотворная строка. Это настоящая поэзия в прозе.
В «Письмах из Англии», в которых писатель рассказывает о поездке в классическую страну капитализма, свет и тени распределяются главным образом по линии социальных контрастов.
Восхищение высокой старинной культурой английского народа не может заглушить мучительных размышлений Чапека о социальных противоречиях английской жизни, о колониальном вопросе.
Стремясь схватить своеобразные черты национального характера англичан, Чапек вместе с тем замечает: «Есть, конечно, большая разница в обычаях и уровне жизни заурядного британца и, скажем, македонского пастуха, но я думаю, что почти так же бросается в глаза и разница между заурядным британцем из палаты лордов и британцем с Собачьего острова».
Писатель поражен вопиющей массовой бедностью лондонских трудящихся: «В других местах безобразная нищета существует как помойная яма в грязном закоулке между двумя домами, как нарыв или омерзительные отбросы, а здесь миля за милей тянутся ряды прокопченных домов, безотрадные улицы, еврейские лавчонки, бесчисленные кабаки, христианские ночлежки».
На выставке Британской империи Чапек был поражен отсутствием данных о жизни колониальных народов. «И я не знаю, что это означает, — пишет он, — страшный упадок культуры цветных народов или страшное молчание четырехсот миллионов человек; и я не знаю, что в конце концов страшнее».
Наблюдая классовые контрасты, писатель признается, что бессилен указать выход, что он заблудился в этих черных улицах британской столицы и не знает, куда они ведут. Картинам лондонской нищеты он может противопоставить лишь уют пригородных- английских коттеджей, воспоминания о тихих сельских уголках Чехии да свои поэтические представления о счастье людей, живущие в его большом сердце.
Следующее десятилетие (1924–1934) в творческой биографии Чапека было отмечено отходом писателя от больших проблем. Юлиус Фучик справедливо говорил о Чапеке: «Это был художник большой творческой силы. Ее чувствуешь главным образом в начале и в конце творческого пути, но в промежутке был большой период, когда одни с удовлетворением, а другие с горечью называли Чапека «официальным писателем». Это был период вынужденного оскудения, когда сердце художника стремилось к истине, а ложное чувство ответственности за существующий общественный порядок вынуждало его к поверхностному изображению жизни».
