Первый.
Второй.
Третий.
Четвёртый.
И главный гад.
Всё.
Одну секунду он оглядывает врагов, чьи трупы усеяли пол моей квартиры, одну секунду он с легким сожалением смотрит на брюнетку, и одну долгую секунду он смотрит на меня. Ничего не выражающим янтарным взглядом.
И тут я, кажется, понимаю.
Тот, кто дремлет в реке.
Я ору, я кричу, я булькаю и сиплю.
Что ты сделал с Гришей, сукин сын, кричу я, но только хрип, хрип, и горло будто снова режут удавкой. Что ты сделал с Гришей. Что ты сделал со мной.
Понятное дело, Тот, кто дремлет в Реке не удостоил меня ответом и просто ушёл, убив охотников и стражей, которые убили его слугу. Но я честно пытался — вот всё, что могу сказать.
Дальше вы знаете. Я живу у людей, которые называют себя моими родителями. Им позвонила моя бывшая жена Лена. «Жена» пишу без кавычек, потому что мне теперь всё равно, была ли она мне женой или нет. Я не знаю и не помню ни её, ни её сына Серёжика, а документы — документы можно подделать. В наше время, при современном развитии печатного дела… Квартиру я потерял, и когда вышел из клиники, деваться мне было некуда, потому что Наташа не стала с ними бороться, а заочно подала на развод и уехала в другой город с Олесей вместе, так мне сказали врачи; они ещё говорили, что она вообще Гришина жена, но это уже бред. А тут эта пожилая пара; в общем, я согласился жить у них, тем более, что государство не возражало, ему, как всегда, похрену. Все убийства — пять мужчин, одна женщина — хотели на меня повесить, и это почти выгорело, но операм не свезло — пока я в клинике жрал барбитураты, Гриша, или кем он там стал, замочил или покусал ещё полдюжины причастных и не очень. Меня оправдали, но как-то, знаете, всё равно.
Я уже зову их «мамой» и «папой»; так-то они добрые. Отец устроил меня на машзавод уборщиком территории — другой работы с моей справкой не получишь. Недавно взяли в кредит мне компьютер и подцепили интернет, теперь ночами сижу на форумах, читаю разные сайты и потихоньку пишу рассказы, но папа с мамой не знают ещё. Я жду, когда выпустят большой сборник, с хорошим гонораром, и обрадую их, особенно маму, а то она грустная, потому что ей часто звонит Лена, и она потом плачет.
Да продлится твой сон, Тот, кто дремлет в Реке!
Да не дрогнет веко твоё, Тот, кто дремлет в Реке!
Да не явится миру твой панцирь, да не ступят лапы на берега!
Смерть — милость для видевших, проклятие — манна для разбудивших!
Каждый миг твоего сна — дар,
Тот, кто дремлет в Реке!
— Нет, это не мой сын! — сказал Волемир Пинтусевич. Он со строгим недоумением посмотрел на стоящего перед ним мальчика в сером костюме и продолжил. — Мы, Пинтусевичи, потомственные клоуны. А ты?
— Ты предвзято к нему относишься, — сказала жена. — Он у нас нормальный мальчик.
— Эльвира! — сказал Пинтусевич. — Ты просила поговорить с сыном. Я делаю это. Более того. Я воспитываю сына! Я разговариваю с ним как мужчина с мужчиной! Почему ты вмешиваешься?
Жена ушла на кухню. Может, варить ужин, а может, обдумывать ответ.
— Э-э-э… Ах да! Иван! — сказал Пинтусевич. — На кого ты похож?
— Люди говорят, на маму, — уныло ответил младший Пинтусевич.
— Вот именно! — сказал Волемир Мефодиевич, воровато оглянувшись. — О, как ты прав! Именно! И не смей мне дерзить! Ты смотрел на себя в зеркало? Ну какой из тебя клоун? С этим твоим маминым вечно постным выражением лица? Неужели весь род Пинтусевичей не оставил в твоей душе ничего? Твой прадед был клоуном, твой дед был клоуном, твой отец — клоун! Я тебя спрашиваю! Что ты молчишь?
— Оставил, — все также уныло сказал Иван.
— Что?! — спросил Волемир Мефодиевич, помолчав.
— След, — коротко ответил Иван.
— Какой след? О чем ты говоришь? Да одно то, как ты держишь эту чертову скрипку способно довести интеллигентного человека, — в этом месте Волемир Мефодиевич непроизвольно приосанился, — до…
— Оргазма, — брякнул Пинтусевич-младший.
— Не смей мне дерзить! Ну почему, почему ты такой!
— Люди говорят, в семье должен быть хоть один нормальный.
— Кто говорит? Что за люди?!
— Бабушки.
— Какие еще, к дьяволу, бабушки!
Волемир Мефодьич иногда позволял себе крепкие выражения.
