— Эх, Вася! Друг! Понимаешь?..
Василий сразу же понял, — Макар видел это и потому продолжал:
— Уж такая-то, брат, беда, такая беда, что и сказать тебе не могу. Чисто не человек я стал. Извело меня в конец.
Василий изо всех сил кричал, что всё пустое, устроится всё, лез целоваться и уговаривал выпить. Но Макар отталкивал рюмку и снова твердил:
— Да, брат, беда!.. Уж такая-то ли беда… — Ему надо было говорить. Мощной рукой он усаживал на место Васю и продолжал: — Понимаешь, друг? Вот скажи мне сейчас: дай жилы вытянуть — ни слова не промолвлю — на, тяни! Глазом не моргну, если для неё. А она мне вроде как дочь. Варвара-то! Еленкина дочка. А я, брат, её полюбил!
— Да какая тебе дочь? — надрываясь, кричал Василий. — Плюнь ты тому в глаза, кто скажет, что она тебе дочь. Ты её, Макар, люби! Это, брат, я тебе верно скажу. Это в Антипихе Иван Чёрный с родной дочкой живёт — так то грех. А ты можешь!..
— Да нет, постой! — продолжал Макар. — Она говорит: нельзя, мол. Это грех. Не могу я супротив матери идти…
— Это, брат, правильно, — вскакивал Вася. — Уж что верно, то верно! Против матери дитю идти нельзя!
— Да постой, погоди! — снова усаживал его Макар. — Про что я тебе и говорю! Знаю сам, что грех, а может, и не грех, кто его знает. Да ты погляди: смотреть я на Елену не могу. Зашибу её как-нибудь, как жабу…
— И зашиби! Выпей, Макарушка, друг! Уж что верно, то верно! Я бы сам свою Хаму сейчас зашиб!.. Уж такая стерва-баба, такая стерва, что сам чёрт хуже не выдумает! Из всех стерв стерва!
— Да постой! — кричал Макар. — Ты меня слушай! Ошибка тут вышла. Знаешь ведь сам! Был я несмысленый парнишка, ни кола ни двора. Ну! А она мне хозяйка. Лестно. Уважение, то сё. Чуешь? Разве я понимал? А она меня на десять годов старше. Понял? А тут Варвара. Ей 12, а мне 21. Ей 19, а мне 28. А Елене 40. И глазом мигнуть не успели. Рядом росли. Тогда только и оглянулся, как замуж выдали. Тут и затосковал.
— Правильно! — кричал совсем пьяный Вася. — А я тебе что говорю! Какой же ей Гришка мужик? Сопляк, так сопляк и есть!
— Да погоди, дай сказать! Я тебе говорю: мы, может, и Бог весть сколько времени любились, да нам самим невдомёк было. Она боится меня, а я её. Только, братец ты мой, как выдали её замуж, тут я и затосковал. Тут-то и зачал понимать. А на Пасхе, как пришли мы к ним, стали христосоваться: Христос, мол, воскресе, Варя! Как поцеловал, так у неё губы, как лёд. А вечером захожу опять к ним, а она в сенях самовар ставит. Никого кругом нету. А у меня в голове туман, — хвативши был. Осмелел, взял её за руку: Варя, мол!.. Эх! Хомуты, братец ты мой, тут лежали, так она на хомуты-то так и села!.. А по весне иду огородами, вижу — грядки копает. Окликнул. Подошла она ко мне, посмотрела, да как зальётся слезами! Тут, брат, мы оба и загорелись, как солома. Да с тех пор и прогореть не можем.
Вася охмелел. Он лез целоваться, твердя: «Макарушка, родной! Люблю я тебя! Сердечный ты мужик!» — плакал о чем-то, вспоминал первую жену, тянул Макару расплёсканную рюмку и уговаривал пить.
Но Макару надо было договорить. Снова одной рукой он усаживал Василия, выпивал рюмку и продолжал:
— Вот ты тут и посуди! Что, брат, тут делать-то? А? Клад пошли копать. Думал, денег найдём. Не вышло ничего. Со свету ведь Варвару-то сживать будут! Чисто осатанели все. А я, Вася, совсем ума решился. Так-то ли тяжко, так-то ли тяжко, что и сказать не могу…
Вася невнятно бормотал. Макар сидел мрачный, как туча. Выхода не было. В нём поднималась ярость.
— Водки! — крикнул он, стукнув кулаком. Вася храпел, положив голову на стол. Макар выпил один всё, хватил об пол бутылку, встал и пошёл вон, осматриваясь налитыми кровью глазами. Кругом говорили, пили чай, пиво и водку, ели щи, студень и печёнку. Никто не обращал на него внимания. Он подошёл к столику, где, о чем-то надрываясь, кричал маленький мужичонка с мочальной бородкой, и, качнувшись, уставился на него. Но большой, спокойный мужик внушительно сказал ему: «Ты, поштенный, не задерживайся. Проходи. Тебя не задевают, так ты лучше проходи!..»
На улице он едва не сшиб с ног какую-то барыню, бешено выругался ей вслед и пошёл наискосок через площадь. Если бы сейчас подвернулись Елена или Гришка, он бы их убил.
