«Передвигали ли стрелки часов? Задерживали ли его здесь намеренно?», — неприятные вопросы вспыхивали в мозгу Шортхауса, и он заколебался, какой же следующий шаг предпринять. В его ушах звенело предупреждение шефа. Выбор был следующий: шесть миль по пустынной дороге в темноте или ночь под крышей Гарви. Первое казалось прямым путем к развязке, если таковая планировалась. Второе… — да, выбор определенно был небогат. Однако одно было ясно — он не должен показывать ни страха, ни нерешительности.
— Мои часы, должно быть, спешили, — заметил он спокойно, опуская руку и не поднимая глаз. — Похоже, я действительно опоздал на поезд и должен воспользоваться вашим гостеприимством. Но поверьте мне, я не хотел причинять вам такие неудобства.
— Мне очень приятно, — сказал Гарвн. — Положитесь на рассудительность старшего и располагайтесь на ночлег. На дворе сильная буря, и вы мне нисколько не помешаете. Наоборот, мне очень приятно. Я так мало общаюсь с окружающим миром, что вы для меня — настоящий подарок.
Его лицо изменилось. Он говорил сердечно и искренне. Шортхаусу стало немного стыдно за свои подозрения, за то, что он во всем искал скрытый смысл, помня предостережения шефа. Он снова снял пальто, и они вдвоем уселись в кресла у камина.
— Видите ли, — продолжал Гарви тихим голосом. — Я отлично понимаю ваши колебания. За все эти годы я не мог не узнать, что за человек Сайдботэм. Я знаю о нем больше, чем вы. Теперь я не сомневаюсь, что он забил вам голову всяческим вздором — наверное говорил вам, что я величайший из негодяев, да? И тому подобное? Бедняга! Он был славным малым, пока не расстроился. Одна из его фантазий состояла в том, что он считал, что все, кроме него, сумасшедшие или почти сумасшедшие. С ним все так же плохо?
— Очень немногим, — ответил Шортхаус как можно доверительнее, — удается дожить до его возраста и, имея его опыт, не питать тех или иных иллюзий.
— Истинная правда, — сказал Гарви, — ваше наблюдение весьма проницательно.
— Да уж, проницательно, — уклончиво ответил Шортхаус на его намек, — но, конечно, есть вещи, — тут он осторожно посмотрел через плечо, — есть вещи, о которых нельзя говорить неосмотрительно.
— Я превосходно понимаю и уважаю вашу сдержанность.
Они побеседовали еще некоторое время, а затем Гарви встал и, извинившись, вышел под тем предлогом, что ему нужно проследить за приготовлением спальни.
— Гость в этом доме — целое событие, и я хочу, чтобы вам было как можно удобнее, — сказал он. — Маркс под моим наблюдением сделает все наилучшим образом. И, — стоя в дверях, заметил со смехом, — я хочу, чтобы вы привезли Сайдботэму хороший отчет.
* * *
Его высокая фигура исчезла, и дверь захлопнулась.
Только что закончившаяся беседа стала для секретаря в некотором роде откровением. Гария казался вполне нормальным человеком. Не было сомнений в искренности его поведения и намерений. Он просто слишком серьезно принял зловещие предостережения Сайдботэма и ту таинственность, которой шеф окружил дело. Пустынность и мрачность местности усилили его заблуждения. Он начал стыдиться своих подозрений, и постепенно мысли его изменялись. Как бы там ни было, ужин и постель были предпочтительнее шести миль темной дороги, без ужина, да и с холодным поездом в придачу.
Вскоре вернулся Гарви.
— Мы сделаем все как можно лучше, — сказал он, погружаясь в глубокое кресло у противоположной стороны камина — Маркс — неплохой слуга, если за ним все время присматривать. Над евреями постоянно нужно стоять, если хочешь, чтобы все было сделано как следует. Они все хитрые и ненадежные, пока не заинтересованы в работе. Но Маркс, я должен заметить, мог бы быть и хуже. Он со мной почти двадцать лет и сходит за повара, камердинера, горничную и дворецкого вместе. В прежние времена он был служащим нашего чикагского офиса.
Гарви болтал, а Шортхаус слушал, иногда вставляя замечания. Первому, казалось, было приятно, что хоть есть с кем поговорить, и, очевидно, для его слуха звук собственного голоса звучал музыкой. Через несколько минут он подошел к буфету и снова взял графин с виски, держа его на свету.
