— Они тебя ищут, понимаешь? — сказала она, увидев меня. Нет чтобы сказать: ты, наверно, дико замерз. Нет чтобы сказать: иди-ка прими горячий душ.
— Что им понадобилось?
— Сказали, у них к тебе несколько вопросов. Хотели посмотреть твою комнату, а я спросила: «А ордер у вас есть?» Сказала, сегодня вечером ты вернешься.
— Зачем надо было это говорить?
— А что я должна была им сказать? «Уехал искать работу»?
Я поднялся к себе, чтобы поразмыслить. У меня уже были нелады в нашей аптеке, из-за рецептов. И необеспеченные чеки должны вернуться из Уичита-Фоллз. И одну девчонку я напугал — не давал ей пройти, когда мы столкнулись в лесу. Убегала она с порванным рукавом. В общем, поводов предостаточно.
— Ну пока, — сказал я, спустившись вниз. — Ухожу в поход. Надолго.
— В поход, — сказала мать. — Когда на улице… — она указала на окно.
— Не говори им, куда я пошел. Считай, я вообще домой не возвращался.
— Да уж лучше бы не возвращался, вот было б мне счастье! — сказала она.
Я переоделся в сухое, напялил на себя двенадцать одежек, не меньше, собрал вещи: палатка, дополнительный тент от дождя, походная печка, полный рюкзак консервов, то да се. И свалил. «А собаку свою забираешь?» — окликнула мать. Она еще что-то кричала, но я уже не расслышал.
До места, где кончается дорога лесозаготовителей, я добирался битый час — заметал следы сосновой веткой, а потом еще час проискал в снегу свой вещмешок; потом двинул вверх по ручью, вглубь леса. Отыскал знакомую поляну: есть где укрыться, и обзор хороший; разложил вещи и призадумался, что же я наделал и что теперь делать, если у меня вообще ума хватит разобраться.
В пятидесяти ярдах ниже по склону — тропа, здесь она делает резкий поворот. По тропе иногда проезжают лыжники, и на снегоходах тоже катаются. Еще ниже — водопад с озером, где можно искупаться; мне вспомнилось объявление в библиотеке на стенде «Христианский досуг»: ‘«Отряд белых медвежат’ приглашает подростков в поход, в программе полевой молебен».
Я рассудил: ну, если меня ждет тюрьма, нелишне будет по ужинать. Сготовил тушеное мясо с овощами. И за едой кое-что сообразил: как только меня арестуют, одно потянет за собой другое, а я-то знаю, что случается в тюрьмах, наслушался. И потому я вынул все из вещмешка, разложил в палатке, вооружился. Оказалось, я сам не помнил, сколько всяких разностей у меня есть. Вот опора для винтовки, вот зимний футляр камуфляжной расцветки: скрывает ствол, ложе и прицел. Даже бинты в гамме «камуфляж зимний». Когда я все разобрал, появилось чувство: что ни говори, я готов к любым неожиданностям.
Но на тропе никто не появлялся. Стемнело. Я поспал. На следующий день тоже никого. Я позавтракал фрикадельками, маленькими такими, долго сидел, ждал, потом отправился охотиться на кроликов, но пришлось вернуться: снег больно уж глубокий.
На обратном пути я провалился ногой в ручей, и скоро ступни окоченели, даром, что носков три пары. В самом начале «Города мальчиков», когда идут титры, показывают парнишку в городских закоулках — как он греет руки над костром, разведенным в ведре. Я совсем забыл этот кадр, а вот теперь вспомнилось.
Идею насчет сиротского приюта подал Спенсеру Трейси тот самый мужик, которого посадили на электрический стул. Когда его собираются вести к стулу, начальник тюрьмы говорит: ты, мол, в долгу перед государством. И тут мужик впадает в бешенство. Спрашивает: где было государство, когда в детстве он рыдал по ночам в ночлежке, среди пьяниц и бродяг. Говорит: будь у него в двенадцать лет хотя бы один друг, он бы тут теперь не сидел. И после этих слов прогоняет из своей камеры всех, кроме Трейси.
Я до вечера топил печку, полулежал на свернутом тенте, хватался за голову. Совсем как дома у матери, единственное отличие — телевизор за стеной не наяривает.
Здесь у меня было все необходимое, но я же не успокоюсь, пока не найду неприятностей. Ночью снова шел мокрый снег, к утру печка заросла льдом. Я умылся, сменил носки, взял своего «Орла пустыни», вернулся к дороге, дошел по лесу до водовода, по нему можно незаметно пробраться в город. Солнце светило, и, когда я выкарабкался из водовода у дорожной развязки, в самом конце улицы, где жила Дженис, с меня лил пот. Но мне не хотелось слишком долго торчать на улице, и я лишь немного постоял, расстегнув куртку, помахал полами в воздухе — пусть проветрится, а потом подошел к дому Дженис, нажал кнопку звонка. «Орел» болтался в широком внутреннем кармане — со стороны можно подумать, у меня с собой монтировка, и я спросил себя: «Зачем ты его вообще прихватил? Непонятно». Какой-то мужик распахнул дверь с таким видом, будто меня дожидался. Наверняка бывший муж. Смерил меня взглядом, спрашивает: «Чем могу помочь?» Но я стерпел, просто спросил: «Дженис дома?» Он снова смерил меня взглядом, а я сообразил, что вымок, как мышь, и под курткой на мне надеты четыре рубашки, воротнички топорщатся.
