Он широко распахнул литые чугунные дверцы, всмотрелся в открывшееся огнеупорное чрево печи и вздохнул полной грудью. Словно глядишь в машинный отсек космического корабля. Тут, за дверцами, должны быть пламя и грохот, а по другую сторону огня — звёзды. Пол под ногами сотрясается. На куртке у него — серебряные пуговицы, на воротнике и погонах — маленькие серебряные кометы.
— Ну вот, — рявкнуло над ухом. — Опять ты как открыл дверцы, так сразу и остолбенел. Что же такого необыкновенного в этой печи?
Куртка с серебряными пуговицами и кометами исчезла, остался лишь замасленный белый халат. Пол под ногами больше не сотрясался, только скрипели половицы. Звёзды погасли, точно их никогда и не было.
— Ничего, мосье Трабо.
— Тогда внимание! Разведи огонь, как тебя учили.
— Сейчас, мосье Трабо.
Он взял охапку душистых сосновых веток, сунул их в печь и длинной железной кочергой затолкал поглубже. Потом подобрал с пола десяток маленьких, клейких от смолы сосновых шишек и по одной закинул туда же, в самую середину. И задумчиво оглядел дело рук своих. Ракета, заряженная сосновыми иголками и шишками. Вот глупость-то!
— Жюль!
— Сейчас, мосье Трабо.
Он стал поспешно хватать сосновые ветки, сучки и крохотные поленца и засовывать их в печь, пока она не наполнилась до отказа. Ну вот, всё готово.
Теперь, чтобы взлететь, кораблю нужна одна только искра. Кто-то на самом верху должен зорко следить, разбежалась ли вся наземная команда, не попадёт ли кто под пламя, которое сейчас вырвется из дюз. Вот искусная многоопытная рука чуть тронула пурпурную кнопку. И сразу где-то под ногами рёв, яростное содрогание и подъём, сначала медленный, потом быстрее, быстрее, быстрее…
— Вот горе-то! Опять он словно окаменел! И за что только судьба послала мне такого разиню!
Трабо рванулся мимо него к печи, сунул в неё пылающий бумажный жгут и захлопнул дверцы. Потом обернулся к своему помощнику, грозно сдвинул косматые чёрные брови.
— Жюль Риу, тебе уже шестнадцать. Так?
— Да, мосье Трабо.
— Значит, ты уже достаточно взрослый и должен понимать: для того чтобы хлеб испёкся, в этом пекле должно быть по-настоящему жарко. А для этого нужен огонь. А для того, чтобы был огонь, его нужно зажечь. Верно я говорю?
— Да, мосье Трабо, — пристыжённо согласился он.
— Так почему же ты заставляешь меня повторять тебе всё это тысячу раз подряд?
— Я болван, мосье Трабо.
— Если бы ты был просто болван, всё было бы понятно и я бы тебя простил. Господь бог для того и создаёт дураков, чтобы людям было кого жалеть.
Трабо уселся на доверху набитый, припорошенный мукой мешок, волосатой рукой притянул к себе мальчика и доверительно продолжал:
— Твои мысли блуждают, как отвергнутый влюблённый где-то в чужой стороне. Скажи мне, дружок, кто она?
— Она?
— Ну да, эта девушка, это божественное создание, которое тебе заморочило голову.
— Никакой девушки нет.
— Нет? — Трабо искренне изумился. — Ты томишься, страдаешь, и здесь не замешана девушка?
— Нет, мосье.
— Так о чём же ты мечтаешь?
— О звёздах, мосье.
— Сто тысяч чертей! — Трабо беспомощно развёл руками и с немой мольбой уставился в потолок. — Подмастерье пекаря. И о чём же он мечтает? О звёздах!
— Я ничего не могу с собой поделать, мосье.
— Ясно, не можешь. Тебе всего шестнадцать. — Трабо выразительно пожал плечами. — Я задам тебе два вопроса: как жить людям, если никто не станет печь хлеб, и как лететь к звёздам, если на свете не станет людей?
— Не знаю, мосье.
— Среди звёзд летают космические корабли, — продолжал Трабо. — А почему? Да только потому, что на Земле есть жизнь. — Он наклонился и поднял длинный-предлинный отлично выпеченный хлеб с золотистой корочкой. — А жизнь поддерживает вот это!
— Да, мосье.
— Думаешь, мне бы не хотелось постранствовать среди звёзд? — спросил Трабо.
— Вам, мосье? — Жюль вытаращил на него глаза.
— Разумеется. Но я уже старый и седой и по своей части тоже прославился. Много есть такого, чего я делать не умею и никогда уже не научусь. Но я стал мастером: я пеку прекрасный хлеб.
