— Что с тобой происходит?
— Что происходит? — Светлые брови изогнулись, когда её взор остановился на нём. — Со мной ничего не происходит. Почему ты спрашиваешь?
— Объясняю. — В его словах появилось железо. — Я давно догадываюсь. Тебе не нравится, что Рида нет здесь. Ты не одобряешь, что я отослал его так далеко от тебя. Ты думаешь о нём только как о своём сыне. Но не о моём. Ты…
Она спокойно посмотрела на него:
— Наверное, ты просто устал, Дэвид. И обеспокоен.
— Я не устал, — настаивал он, излишне повышая голос. — И не обеспокоен. Беспокойство — признак слабости.
— Для слабости тоже есть причины.
— У меня их нет.
— Ну тогда ты, должно быть, проголодался. — Она заняла своё место за столом. — Поешь что-нибудь. Ты сразу почувствуешь себя лучше.
Недовольство и раздражительность не оставили его и за ужином. Мэри что-то скрывала, он знал это с уверенностью человека, прожившего с ней полжизни. Но он не мог выжать из неё объяснения авторитарными методами. И только когда он закончил есть, она капитулировала добровольно. Способ, которым она при этом воспользовалась, должен был свести удар до минимума.
— Пришло ещё одно письмо Рида.
— В самом деле? — Он тронул пальцами бокал с вином, чувствуя, что насытился и напился, но не желая показывать этого. — Я знаю, что он вполне доволен, здоров и цел. Если бы с ним что-нибудь случилось, я узнал бы первый.
— Ты не хочешь взглянуть, что он пишет? — Она вытащила письмо из орехового бюро и протянула ему.
Он посмотрел на письмо, не протянув за ним руки.
— А-а, представляю: обычная болтовня, пересуды о войне.
— Думаю, ты мог бы почитать его, — настаивала она.
— Ты думаешь? — Взяв письмо, он подержал конверт, не сводя с неё вопросительного взора. — Чем же эта заурядная депеша может привлечь моё внимание? Или она чем-то отличается от других? Я знаю заранее, что письмо адресовано тебе. Не мне. Тебе. Рид ни разу в жизни не написал письма специально для меня.
— Он пишет нам обоим.
— Тогда почему он не начнёт словами: «Дорогие папа и мама»?
— Вероятно, ему просто не приходило в голову, что это тебя задевает. И потом, это просто громоздко: «Дорогие папа и мама».
— Че-пу-ха!
— Ты мог бы просто просмотреть его, чем спорить, не читая. Всё равно узнаешь, раньше или позже.
Последнее замечание оказалось убедительнее всего. Развернув письмо, он хмыкнул, пропуская начало послания, затем миновал десять абзацев, описывающих армейскую службу на чужой планете. Это был обычный трёп, которые каждый боец посылает домой. Ничего особенного. Перевернув лист, он внимательно прочитал остаток послания. Его лицо стало сосредоточенным и побагровело.
«Лучше расскажу тебе, как я стал добровольным рабом лэнийской девочки. Я откопал её в том малом, что осталось от деревни Блу Лейк, которая здорово пострадала от ударов наших тяжёлых бомбардировщиков. Она была совершенно одинока и, насколько мне удалось обнаружить, оказалась единственной выжившей. Мама, у неё нет никого. Посылаю её домой на госпитальном корабле „Иштар“. Капитан упирается, но он не посмеет отказать Корману. Пожалуйста, примите её, ради меня, и позаботьтесь о ней до моего возвращения».
Бросив письмо на стол, он длинно и энергично выругался, закончив словом:
— …Недоносок!
Ничего не сказав, Мэри села, не сводя с него взора и сложив руки на коленях.
— Весь мир смотрит на него, — бушевал Корман, — как на фигуру общественной значимости и сына своего отца: в нём видят образцового солдата. А он что делает?
Она хранила молчание.
— Становится лёгкой добычей какой-то расчётливой сучки, которая сообразила сыграть на его сочувствии. Вражеская женщина. Лэнийская потаскушка.
— Должно быть, она симпатичная, — сказала Мэри.
— Нет симпатичных лэнийцев! — Отрезал он голосом, который мало чем отличался от крика. — Или ты совсем потеряла рассудок?
— Нет, Дэвид.
— Тогда к чему это глупое замечание? Одного идиота в семье вполне достаточно. — Он ударил кулаком в ладонь левой руки. — В то время когда антилэнийские настроения на подъёме, воображаю, какой эффект это произведёт на общественное мнение, когда станет известно, что мы даём приют какой-то особо заслуженной, видите ли, вражеской иностранке, цацкаемся с какой-то накрашенной и напудренной стервочкой, которая вцепилась когтями в Рида. Представляю, как она начнёт хвастать повсюду, одна из побеждённых, которые становятся победителями с помощью порции дурмана. Должно быть, Рид тронулся умом.
