Когда учился Григорий в ФЗО и на заводе первую практику проходил, то контролер тетя Катя пирожками его кормила, каждый день. Серые, печеные, с капустой. Он утром лишь глаза открывал — радовался: «Пирожки тетя Катя принесет…» На завод спешил и знал: «Пирожки тетя Катя…»
А если разобраться, то какие труды? Для моряка — два-три часа да копейки на мороженое. Для тети Кати — пяток лишних пирожков испечь. Дело невеликое, малое…
Но боже, какая малость порой нужна человеку для счастья. Мороженое со льдом, пирожок с капустой, вскопанная деляна земли… Как рассказать…
А что ему, Григорию, что для него значит несчастная полсотни на дорогу? Что неделя отпуска? Еще двадцать дней останется, не считая отгулов. Больше, чем у жены. Да и эта неделя не пропадет, ведь он отдыхать будет, без завода, на воле. Отдыхать, свежим воздухом дышать. Разве мало?
Промучившись день и другой, Григорий решился. Он еще не знал, как скажет о своем приезде тетке Варе. Он жене объяснил все заманчивостью весенней рыбалки на Дону, усталостью, и она поверила. Он взял десять дней отпуска, полсотни рублей на дорогу, удочки собрал, немного гостинцев и поехал.
И все получилось хорошо. Тетке Варе он рассказал о трудной работе, о болезнях, о врачах, которые приписали свежий воздух. А по совести, ведь он не много и соврал. Работал он сварщиком, работал много, газами да гарью дышал день-деньской. И ей-богу, не грех ему было свежего воздуха лишний раз хлебнуть.
Все получилось хорошо. Тетка Варя поверила, поверили и соседи. И теперь каждый год, по весне, приезжал он сюда все более своим человеком. Приезжал ровно на неделю и точно в тот срок, когда начинались огородные работы.
В тетки Варином нехитром хозяйстве дел было немного для сильных мужичьих рук. Дел было, как сам Григорий со смехом установил, пять с половиной: посадить в огороде картошку, насос для воды поставить и бак, деревья окопать и подрезать, курам летний загон устроить, почистить печку. Все остальное мелочи, хотя и немало набиралось этих мелочей.
Григорий работал неторопливо, некуда было спешить. Поднимался он рано и весь длинный день был на воле. Копал, сажал, чистил курятник, красил бак, возился с насосом или просто сидел, покуривая и поглядывая по сторонам. Малые домики стояли вокруг, низкие заборы, голые деревья, и потому просторно так было, далеко виделось и слышалось все: шалый воробьиный крик, сорочье стрекотание, мерный голос пестрого красавца удода, людской говор.
С хозяйкой он беседовал как-то мало, она была не особо разговорчива. А вот соседка тетка Маня любила поговорить.
— Встал, мой хороший? — встречала она его поутру. — За работу принимаешься? Молодец. А я тебе семечков нажарила, погрызи…
Она в первый же приезд беззастенчиво выспросила Григория обо всем.
— Ты, може, одинокий? — интересовалась она. — Или с семьей плохо живешь? А болезнь у тебя какая?
Григорий ей все рассказывал, как на духу, и про болезнь подробно придумал.
— Ты, може, хочешь, чтобы она тебе дом отказала после смерти? Так у нее дочка есть да племянница.
Григорий после этих слов так откровенно и долго хохотал, что тетка Маня ему поверила.
— Смеись, смеись… Это ты вот такой, простодырый. А люди по-всякому…
Приходил и муж ее, дядя Петро, старик глуховатый и рассудительный. Приходил он обычно после газетного чтения, рассказать и поделиться.
— Чего это Картер думает! — кричал он. — Забыл про войну. У нас тоже сила! Как шарахнем! Или он думает в бомбоубежище укрыться! Все равно достанем! Гитлер тоже укрывался! — После дел международных он к районным переходил. Начальство обнаглело! — шумел он. — Дома себе строит, гаражи! Вон председатель наш! Со всеми удобствами дом! А теперь почуял, что скоро на пенсию, так гараж ему строят! Дорогу асфальтовую подводят! А об народе когда думать! Поэтому и в магазинах ничего нет!
— Чего ты к человеку пристал?! — сердилась тетка Маня. — Глухая тетеря! С газетами своими! С тобой говорить — горлу луженую иметь надо!
Григорий ее останавливал, заступаясь за старика. Тетка Маня уходила и издали, не стерпев, говорила:
— Это ты жалеешь его. Всех нас, старых дураков, жалеешь, — и начинала плакать.
