И тут же, поймав зелёную волну светофоров на Ленинградке, авто помчалось в сторону Сокола. В посёлок художников. Грабить служителя культа — попа Уроева. Было известно, что у попа тайник под паркетом. В тайнике — иконы и деньги. Жанна навела. Очередной её воздыхатель, лежа под мисс Бибирево (она любила сверху), признался, что приобретает иконы у некого батюшки. Конкретности — дело сексуальной техники.
Кроме пижженных из церкви икон и денег под паркетом, у попа были, такие же пучеглазые и бесформенные, как он сам, безгубая попадья и перезревшая дочка-поповна. Ну и гувернантка, флегматичная особа, возраста «мадам, уже падают листья», но привлекательная в своей меланхолии.
Семейство Уроевых рядком лежало на полу. Никого не связывали. Все трое верещали, особенно выделялась попадья, взвывшая раненым кабанчиком, как только Борман начал вскрывать паркет.
Гувернантка, мадам Козакова, тенью бродила меж налётчиков и раздраженно успокаивала попадью: «Матушка, ну что вы так кричите? Это всего лишь налёт».
Под паркетом и за шкафом обнаружились 18 икон, самая значительная из которых называлась «Царь славы». Из того же подполья извлекли 20 тысяч долларов и золотой алтарный крест с рубинами и бриллиантовой крошкой.
Почти ушли.
Но услышали какую-то нехарактерную для налёта возню, доносившуюся из кухни. Шут резко рванул туда и обнаружил там Лёшу, разрывающего платье на мадам Козаковой. Гувернантка брезгливо отбивалась и презрительно выговаривала: «Не надо… Вы же гангстеры, а не насильники…»
Шут срубил Лёшу с одного удара. Борман и Гагарин погрузили ёбаря в багажник. Запахнув разорванное платье, мадам подтягивала чулки.
По Волоколамскому шоссе «Волга» ушла на Кольцевую, оттуда на Рязанку, в глушь — за люберецкий карьер.
«Пидор», — сказал Шут и всадил стилет в шею Алексея Игоревича Дончева, 1969 года рождения, образование среднее, ранее не судимого.
«Тебе, сука, с ножом в женском туалете стоять нужно! Гангстер хуев! Не позорь нас».
Думали, что всё кончено. Не подающего признаков жизни Лёшу столкнули пинками в канаву и забросали листвой. Где-то радом бродила стая оголодавших советских собак… А он просто потерял сознание от страха.
Банду брали на Разгуляе, ранним-ранним июньским утром, в квартире Жанны. Брали жёстко, как особо опасных или как маньяков, — с альпинистами, влетающими в окна, с бронебойным щитом в проёме вынесенной двери, с выстрелами и криками спецназовцев… Лёша сказал операм, что банда вооружена, и так, между прочим, прошёлся по личности каждого… Ему было стыдно и, может быть, он хотел, чтобы хоть Шута застрелили при захвате — чтоб в глаза не смотреть. А вот Жанну он не сдал. Сказал, что просто хозяйка квартиры. Не сдал.
Первые допросы прошли формально. Чего упорствовать, когда весь расклад в заявлении гражданина Дончева изложен. Разумеется, на грабёж идти его заставили силой, а убивали из жадности, чтоб долю не платить. Чистосердечное признание. Стал не соучастником, а свидетелем. Бывает.
Через двое суток после ареста Шута и Некрасова свели в одном кабинете. Вдоль стены три письменных стола, два стула, видеокамера на штативе и ещё оператор с такой же видеокамерой. «Сейчас будет производиться опознание похищенных у гражданина Уроева предметов религиозного культа» — сообщил усталый человек в майорском кителе, после чего вышел из кабинета, прихватив с собой опреатора. Арестованные остались вдвоём.
— Ни хуя не понимаю, какое ещё опознание? — прошептал Некрасов.
— Слушай сюда, — так же на ухо зашептал Шут, — я пока не врубаюсь, что происходит, но что-то вот здесь, прямо сейчас должно решиться.
В кабинет вернулся майор с оператором, двое в штатском, изображающие понятых, и ещё один, юркий, похожий на Ленина, быстро говоривший: «Сейчас сюда иконы будут вносить… По одной. Вот сюда ставить будут, на столы. Вы должны на камеру говорить, что это за иконы, названия, если знаете, и где взяли. Первую, вторую, третью и так далее».
Понятые приняли торжественные позы. Дверь отворилась и рябой сержант, вытянув руки перед собой, внёс первый предмет.
— «Благовещенье». Взяли в тайнике, при ограблении дома попа Уроева.
