— Она вас видит.
Я тут же ощутил тягостную неловкость, я, должно быть, потупил перед этими столь необыкновенно отталкивающими (и к тому же презрительными) словами глаза, и неловкость моя лишь увеличилась, когда я услышал, что спрашиваю ее:
— Где это?
— Да повсюду; там, где вы.
По-моему, на этих словах голос ее слегка сдал, отчего в нем возникла не свойственная ей нотка нежности. Она не стала отводить глаз и встретила меня своим смягчившимся и из-за этого угрожающим взглядом. Тут-то я и заметил, до чего мне нравится и притягивает к себе этот угрожающий отблеск. Я сказал ей:
— Вы же не до такой степени меня ненавидите!
Она задумалась, не отводя, однако, от меня взгляда:
— Я вам по-своему симпатизирую. — Нагнувшись ко мне, она добавила своим мрачным голосом: — Симпатия к врагу — очень сильное чувство.
— Но, — весело сказал я, — я вам не враг. Я только-только проснулся и в этот миг вас касаюсь. И мне это очень приятно. Давно ли вы здесь?
— Осторожно, — сказала она, с содроганием меня отталкивая, — она хрупка; она почти никто.
И я тоже ощутил холодное дуновение, ледяную вкрадчивость, пришедшую, как мне почудилось, от пробуждения (но в дальнейшем я решил, что вкрадчивость таилась в недрах ее странно неуместных слов, ибо они, как мне казалось, касались ее самой, она же явно относила их к своей подруге). Она до того смутилась, что поспешила вернуться на менее опасный путь и со своим восхитительным хладнокровием произнесла:
— Естественно, вы смотрите на то, что перед вами, вы стараетесь далеко не заходить. — Потом добавила: — Знаете, за Уралом женщины в былые времена были не приучены часто присаживаться. Даже когда им нечего было делать, они замирали, как столбы, у себя на кухне. И в театре тоже, стоять — в порядке вещей.
Я не сумел освоиться с этими словами столь быстро, сколь она меня к тому подталкивала. Я ждал чего-то от комнаты, в ней мне открылись обширные бесплодные пространства, действительно напоминавшие неподвижность великих равнин.
— Как бы там ни было, — сказал я ей, — вы переутомились.
— У меня такой усталый вид?
— О! да, предельно. — Но увидев, какой эффект произвел этот крик удовольствия, я поведал ей его причины:
— Так, — сказал я, — вы более доступны.
Не знаю, что она об этом подумала. Она погрузилась в скрытное, неподвижное наблюдение, казавшееся следствием всего, что мы наговорили. Но о чем она думала, тут же вскрылось:
— Почему вы не удовлетворены тем, что имеете?
Я неловко к ней пригляделся.
— Но, — сказал я, — я не имею того, что имею.
Хотя эта фраза и казалась почти безобидной, ее, однако, оказалось достаточно, чтобы вскрыть между нами новую перспективу. Конечно, она хотела мне что-то сказать, но не менее хотела и заставить что-то сказать меня.
— Зря вы не спите, — настаивал я. — Сами для себя вы должны признать, что, несмотря ни на что, так и произойдет…
— Что произойдет?
— Рано или поздно все это выскользнет у вас из рук.
Если я рассчитывал на эту грубость, чтобы поколебать ее упрямство, то явно обманулся.
— Ну и почему, — сказала она, — вы хотите в этом преуспеть?
Почему? Я рассмеялся над ее вопросом.
— Да не хочу я этого, — сказал я ей, — совсем не хочу.
Это ее ничуть не поколебало.
— Вы, может, хотите этого не так, как могу хотеть того, что делаю, я, но все же это нечто крайне желаемое: я это чувствую, — сказала она непреклонным тоном.
— О! что касается желаний, в этом вы разбираетесь, — добродушно ответил я. — Ну хорошо, теперь моя очередь: если “я этого хочу”, почему не хотите этого вы?
Но, поразмыслив, она явно забеспокоилась — эмоция, вызвавшая у меня изумление. И тихо произнесла:
— Я не хочу этого, может быть, не так сильно, как вы полагаете, не так сильно, как ранее. — Она на секунду остановилась. — Временами я чувствую и себя тоже внутри этого желаемого.
— Вы? Именно себя?
— То, чего я хочу, мою волю. Зря я ничего не спускаю, никогда не теряю ее из виду: мне с этим не совладать.
Голос ее опять начал, чуть вибрируя, сдавать, что делало его столь замечательным.
— Но мне кажется, что до сих пор вы, напротив, весьма успешно в этом преуспевали. Знаете, вы были просто удивительны.
