— Это полезности, — лаконично объяснила она. — Их нужно есть каждый день.
— А я и не возражаю, — отозвалась размякшая после еды Машка и рассовала семечки по карманам.
— Обязательно съешь их! — настаивала Айшма. — В этом доме это необходимо.
Машка послушно бросила одно семечко в рот и разгрызла. Больше всего на вкус оно напоминало сильно пережаренный и приторно-сладкий арахис, но лучше хоть какие-то семечки, чем вообше никаких. Лицо Айшмы сразу стало менее строгим. Она расслабилась. Наверное, употребление семечек действительно было очень важным делом.
— Полезности должны есть все слуги Роесны, чтобы защитить себя от излучения мессира, — сочла нужным добавить экономка.
— А он что, радиоактивный? — испугалась Машка, сразу почувствовав, как копошится внутри нее жуткая лучевая болезнь.
Айшма усмехнулась.
— Он — маг, а мы — нет. Этого вполне достаточно для того, чтобы быть осторожными, общаясь с мессиром. Сила пылает в нем, и даже тень этой силы может оказаться опасной для обычного человека. Идем, я покажу тебе твое жилище. Ты будешь жить еще с одной служанкой, но ее сейчас нет, она вернется только завтра. Сегодня ночью ты будешь одна. Ни в коем случае не выходи из дома. Завтра утром я разбужу тебя.
— И откуда вам знать, что я не магичка? — под нос себе пробормотала— Машка. — Может, я самая сильная магичка в этом мире, просто еще не научилась пользоваться своей великой силой?
Однако — на всякий случай — сгрызла и второе семечко.
Домик в саду совершенно очаровал ее. Как только Айшма ушла, Машка немедленно шлепнулась на мягкую кровать с настоящей подушкой, набитой сухой травой, толстым одеялом и пахнущей ментолом простынкой. Ночевать где попало ей здорово надоело. Кроме двух одинаковых кроватей в домике стоял стол и пара стульев на тонких, совершенно несерьезных ножках. Окна, правда, были голыми — ни жалюзи, ни штор прислуге, похоже, не полагалось. Это вызвало у Машки раздражение: она терпеть не могла спать, когда в любую минуту в окно могла заглянуть коварная луна. Машка свято верила в то, что лунный свет, коснувшийся спящего, вызывает самые жуткие кошмары. И вообще довольно неприятно, когда через окно в комнату может заглянуть кто угодно. Однажды, еще дома, Машка проснулась и увидела в окне страшное, заросшее спутанными волосами лицо любопытного бомжа. Он был ветхим стариком и вряд ли мог бы что-то сделать ей, даже если бы окно не было забрано решеткой, но все равно Машка перепугалась до смерти и визжала, пока в комнату не вбежала мать. Машка тогда была совсем маленькой, и мать обращала на нее гораздо больше внимания, чем сейчас. Бомж, обложенный фирменным маманькиным матерком, мгновенно исчез, однако воспоминание о жутком лице в окне еще долго преследовало Машку, являясь в кошмарах.
За окном стемнело, однако ей не спалось. Предусмотрительно засунув рюкзак под кровать, она приоткрыла дверь и выскользнула на крыльцо. Присев на ступеньку, Машка разгрызла семечко и звучно шмыгнула носом. Ночь была ясной и холодной. Прозрачный воздух, какого никогда не бывает в крупном городе, даже в квартире, оборудованной десятком кондиционеров, пах зеленью и дымком, будто где-то вдалеке жгли костры. Смутно прорисовывались в темноте силуэты деревьев по обе стороны дорожки. И Машке сразу вспомнились каштаны перед школой и горько пахнущие осенние листья, оброненные деревьями в грязные лужи. Как наяву, она услышала осторожное шарканье шин по мокрому асфальту и гвалт взъерошенных московских воробьев в сквере. Машка наморщила нос, фыркнула и отвернулась, но как назло на глаза немедленно попалась картина, изображающая летнюю ночь на озере. В воде отражался дистрофичный и синеватый, как покойник, месяц. Тут же в памяти возник тонкий серпик бледной луны, застрявший в ветках огромного тополя. Тополь рос между двумя одинаковыми башнями — номер 120а и 120б, во дворе, больше напоминавшем каменный колодец. Кроме тополя на пустыре этом стояли два больших зеленых помойных бака, по зиме обраставшие роскошными сосульками благодаря прорванной трубе, протянувшейся над ними. Машка вздохнула тяжко и разгрызла еще одно сладкое семечко.
