Ирония этой комнаты была в планировке. Она была похожа на классический ресторан. Белые колоны, камин между французскими дверьми. Темно-синий ковер. Бледно-желтые стены, и, конечно же, две больших картины с цветами, висящие на стене. Я обязательно смотрю на них, хотя бы раз в течение всего приема пищи. Я расцениваю это, как свою дневную художественную терапию.
Я хватаю свою еду, которая состоит из жидких макарон с сыром, щедрого совка зеленой фасоли и одного куска сухого, шоколадного пирога. Пластиковая посуда и вода.
Столы рассредоточены по всей комнате. Некоторые люди сидят вместе и разговаривают. Некоторые нет. Кто-то, вроде меня, сидит один. Единственной моей привычкой было то, что я сидела недалеко от Притворяющейся Мамочки. Она была за своим обычным столом, укачивая на руках свою малышку.
Я медленно жую, и наблюдаю за людьми. Рядом с Притворяющейся Мамочкой сидит Эмбер. Она перебирает свои макароны, просеивая лапшу, пока не находит ту, что соответствует ее требованиям. Наконец-то, она выбирает одну и сосет сыр. Она собирается осторожно вытереть лицо, но я вижу, как она выплевывает лапшу в салфетку.
Она повторяет процесс. Медсестра видит тоже, что и я. Она подходит к Эмбер и что-то тихо говорит ей на ухо.
Эмбер скрипит зубами, держа другую макаронину у рта и не сводя с нее глаз на протяжении нескольких секунд. И потом ее переключает.
— Я хочу вернуться в свою чертову комнату! — Она берет свой поднос и бросает его в стену.
Везде вспыхивает раздражение. Пациенты начинают вопить. Некоторые хихикать. Одни кричат и прячутся под столом. Притворяющаяся Мамочка качает у груди своего ребенка и напевает колыбельную.
Есть один парень, который сидит со мной за столом. Он невозмутим. Он откидывается назад на своем стуле и усмехается. Скорее всего, он приговорен к пожизненному. Это бы объяснило его счастье посреди всего этого хаоса.
Все, что я могу делать — это смотреть. Есть всего несколько вещей, к которым я никогда не привыкну.
Я оставляю свою еду и иду к медсестре, разговаривающей с Эмбер. — Я могу уйти? — спрашиваю я, перекрикивая шум.
Она бросает на меня раздраженный взгляд. Я уже могу сказать, что она собиралась отказать мне.
— Я не собираюсь убегать или буйствовать, — говорю я быстро. — Просто хочу пару минут покоя.
Она обводит меня взглядом с головы до ног. Должно быть, я прошла ее осмотр. Или, возможно, она устала от происходящего хаоса или же ее просто не беспокоило то, что я делаю. Так или иначе, она живо говорит «да» и поворачивается обратно к Эмбер.
Я пинком открываю дверь. Холодный воздух обрушивается на меня так мучительно больно, что я тяжело дышу. Но, когда дверь закрывается за мной, и шум изнутри затихает, я понимаю, что предпочту этот морозящий воздух любому дню, проведенному в той столовой.
Я иду сквозь снег, прокладывая дорогу к перилам лестницы. Передо мной тянутся островки с травой, покрытой снегом, и голыми деревьями, величественно стоящими при минусовой температуре. Знаете, если бы я захотела, то сбежала бы от всего этого. У меня будет тридцать минут, максимум час, когда никто даже не заметит, что меня нет. Я испугалась такой заманчивой мысли. Продолжала оглядываться через плечо, боясь, что кто-то наблюдает за мной изнутри и может прочитать мои мысли.
Засовываю руки в карманы толстовки и иду к лестничному пролету. Сажусь на верхнюю ступеньку. Здесь я ближе всего к свободе. Балконные двери скрипят, открываясь позади меня. Я смотрю вперед, когда дверные замки защелкиваются.
— Наоми.
Только от одного его голоса я покрылась гусиной кожей. Лаклан.
Он садится рядом со мной и делает глубокий вдох. От этого в воздухе появляется как бы дымка тумана. Я пытаюсь схватить ее, пока она не исчезла, но я опоздала.
— Я искал тебя, — говорит он.
Я смотрю прямо перед собой. — Кто сказал тебе, где я?
Его плечо касается моего, но он не пытается передвинуться. Я закрываю глаза и просто растворяюсь в этом. Его теплоте, ощущении его рядом. Руки обхватывают нижнюю часть бедер. Я продолжаю пялиться на деревья.
— Никто, — отвечает он. — Когда я вошел в столовую, ты выходила и … вот ты здесь.
