– А знаете, маленьких птичек, которые покидают ветки деревьев, может кто-нибудь слопать. Например, большие злые волки или хитрые вороватые коты. Того и гляди неожиданно подкрадутся и набросятся.
Сердце Патриции перевернулось в груди, и она пожалела, что не отправилась сегодня на озеро или в холмы – куда угодно, лишь бы не на пруд с кувшинками.
– На вашем месте, – сказала она, не обернувшись, – я бы не желала превратиться ни в большого злого волка, ни в хитрого вороватого кота. Просто чтобы не умереть с голоду. Ведь пока вы сюда шли, вы, кажется, умудрились наступить на каждый сучок, лежавший на земле, и задеть каждую ветку, до которой смогли дотянуться.
– Неужели? – усмехнулся Банкрофт. – Но все же вы так и не вспорхнули на безопасную веточку, моя маленькая птичка?
Упорно не желая поворачивать голову в его сторону, Патриция поняла, что он садится рядом на траву.
– А вам бы, наверное, хотелось снова строгим голосом приказать мне спуститься, а потом снять меня с дерева? – поинтересовалась девушка. – Нет, благодарю вас, сударь. Единожды пережитое удовольствие на другой раз утрачивает свою остроту.
– Ну, знаете, вы меня озадачили, – чуть не смутился Банкрофт. – А что вы тут делаете в такую рань?
– Ищу уединения на берегу этого пруда, – с явственной долей ехидства отозвалась она. – Но, как видно, напрасно. А вы, сударь? Неужели миссис Делейни устала от ваших поклонений? Или на сей раз перед вами была леди Майрон? А Флосси? Она что, еще не явилась исполнять свои утренние обязанности?
– Чувствуется, что ваш язычок за эти два дня не расставался с точильным камнем, – заметил он. – Но разве вы не согласитесь, что, несмотря на мои ночные похождения, я вел себя с безупречной галантностью в присутствии моей нареченной и ее матушки? Ну же, смелее, вам все равно придется это признать.
– Там, где меня воспитывали, – сказала девушка, – нас учили, что ложь – это грех. Даже не представляю, найдется ли в аду достаточно жаркий угол для вас, когда вы покинете сей бренный мир, сударь.
– Предпочитаю в данный момент не задумываться о будущем, благодарю вас, – отвечал Банкрофт. – Но позвольте, мисс Мэнган. Разве этот мир не был бы ужасен и разве обходительность и галантность не погибли бы бесславно, если бы все мы неустанно говорили лишь то, что есть на самом деле?
Патриция улыбнулась, но собеседник так и не увидел выражения ее лица, поскольку девушка продолжала сидеть, отвернувшись.
– Что ж, по крайней мере мне, кажется, удалось заставить вас замолчать, – сказал Банкрофт. – Только представьте себе это, моя маленькая птичка: «Мадам, вы начисто лишены тех форм, которые, как правило, присущи женскому полу. Шелка и муслин выглядят тускло, когда они висят на вашей фигуре. При взгляде на вас человека пронизывает боль, которая лишь усиливается, когда вы открываете рот и начинаете говорить. Мадам, не угодно ли вам потанцевать со мной?» Или же: «Мадам, не соблаговолите ли сбросить ваши одежды и прыгнуть ко мне в постель? Мне кажется, вы созданы природой специально, чтобы удовлетворить мою похоть». Ну как? Мог бы я, по-вашему, получить место на небесах и золотую арфу в руки, если бы вот так откровенно разговаривал с дамами?
– О нет, полнейшее отсутствие такта, несомненно, лишило бы вас возможности совершать все прочие прегрешения, – наконец отозвалась она. – Просто ни одна женщина не подпустила бы вас к себе на расстояние меньше пяти миль. Так что, вполне вероятно, вскоре вы обнаружили бы, что ведете совершенно безупречное существование, сударь.
– Уф! – восхитился он.
Патриция больше не могла сдерживаться. Правда, ей все еще хотелось оказаться за тысячу миль отсюда, но он ведь уже был тут… Она чувствовала по его голосу, что он сидит совсем рядом. Наконец она повернула голову, прижавшись к коленям другой щекой, и уперла в собеседника внимательный взгляд. Банкрофт был в темном плаще, без шляпы. Он возлежал рядом на траве, опершись на локоть, и открыто улыбался. Вдруг она поняла, что именно приводило ее в такое состояние – вот эта самая улыбка. Ведь уже давно ей никто не улыбался!
