Без такой содержательной и организующей все повествование основы просто не было бы романов «Грешник» и «Гость», ни повестей «Погоня» и «Чертов поворот», ни рассказов «Расплата» и «Апрель». В них, словах этих, ощутима постоянно напряженная, беспокойная мысль, жаждущая последней, «окончательной», самой важной для человека истины. Эта напряженность мысли закономерно придает тексту естественную, изнутри идущую остроту, преисполненную сменой, смешением надежды и отчаяния, тревоги и покоя, веры или безверия… Как сказано у Гегешидзе: «Кто силен, кто более остро воспринимает происходящее, в том скорее происходит перелом, чем в том, кто покорно следует за однообразным течением жизни… Сильный и одаренный человек легко меняется…»
Такая проза не располагает к безмятежному чтению-отдыху… Даже сам пейзаж ее, как правило, далек от покоя. «Пустое, безлюдное поле простиралось вокруг, и на всем пространстве его не виднелось ни одного строения. За поворотом дороги тянулся лес… Поднималась белая церквушка, а далеко от нее чернели в сумерках столбы, выстроившиеся вдоль железнодорожного полотна. Огромное траурное небо пролегло над головой из конца в конец земли…» («Грешник»).
Одиноко, пустынно и — тревожно. В этой пустынной и настороженной тишине нет покоя. Есть чуткое, затаившееся ожидание, готовое взорваться криком, выстрелом — любым мгновенным и решительным действием, круто перекладывающим руль сюжета, мгновенно взвинчивающим его до острой, драматической ситуации.
В «Грешнике» так и происходит — Вамех Гурамишвили, приехав в небольшой южный городок, мгновенно меняет весь его налаженный, устоявший уклад, вскрывает и обостряет все противоречия, не выплескивающиеся — до его появления — на поверхность. Вамех тут — словно камень, брошенный сильной рукой в тихий пруд… Далеко и мощно расходятся круги, колеблется, изменяется застоявшееся в спокойной воде отражение, и жители городка, видя это, начинают понимать, что привычное, постоянное еще не означает нормы, что оно может быть и неправильным, суетным или жестоким.
Кто же такой этот Вамех, столь внутренне значительный не только для окружающих, но, бесспорно, и для самого Гурама Гегешидзе, для внутренней сути, идейного поиска его книг?.. В мятущемся, напряженном, не знающем покоя сознании Вамеха есть, пожалуй, два постоянно существующих «центра». «Человек может привыкнуть ко всему, кроме несправедливости», и «наверное, существует какая-то закономерность, не познанная до сих пор».
Закономерность, способная всегда объяснить, почему в этом мире происходит то или иное, отчего на долю одного выпадает покой и счастье, а другого — вечная боль и душевное смятение… Сам Вамех безусловно относится к последним, поскольку неустанно казнит себя за невольное убийство старшего брата. Была ночь в горах, был нечаянный выстрел и страшный его результат. С тех пор Вамех — грешник, и грех его — тяжкий, непоправимый, неискупаемый.
Вамех не дорожит жизнью — она уже не способна приносить радость после невольно содеянного им, — но крайне остро чувствует судьбы и беды окружающих. Отсюда его рыцарство, постоянное стремление оградить, защитить слабых, унижаемых и его бесстрашие. Все эти черты героя позволяют Гегешидзе, ведя повествование, задаваться то и дело вопросами, вообще глубоко характерными для всей его прозы в целом, пробиваться к тому, что глубоко и существенно не только для Вамеха, но для каждого из нас.
Вот пример, и, право, характерный…
Вамех тяжело ранен. «Он не чувствовал тела, как своего, но разум, который сейчас словно существовал отдельно и самостоятельно, пока еще принадлежал ему, разум здраво воспринимал все, что происходило, и необычайность происходящего воспринималась, как необычайное… Потом он сполз на землю, свалился в пыль и почувствовал ту грань между душой и телом, тот промежуток, который, вероятно, ощущают только на пороге смерти».
Эта холодноватая точность наблюдений может задеть, даже шокировать, показавшись бесстрастием естествоиспытателя, наблюдающего за экспериментом. Но такое суждение будет опрометчивым и ложным — здесь налицо скорее бесстрашие. То бесстрашие ищущей «конечную» истину о человеке мысли, которая заглядывает даже в самый таинственный угол нашей души — миг угасания жизни, перехода из бытия в ничто. Отсюда и четкое разделение, демаркационная черта, разграничивающая плоть и разум, сознание. Мысль же человека (и, конечно, самого Вамеха) постоянно кружит около этой «конечной» тайны, притягивающей, как магнит: «…думал о смерти, ибо… был человеком», — сказано у Гегешидзе… Мнится, что именно там — последняя истина. Отсюда — и страстность интереса, и выбор того, что волнует: душа, судьба, смерть…
