Но вдруг застыла на месте, горестно глядя прямо перед собой.
- Подумать только, как может быть пусто в доме без одной-единственной маленькой собачки, - со вздохом сказала она.
- Чепуха! У тебя ведь есть мы! - задорно сказала Крапинка. - Если хочешь, мы можем лаять и вилять хвостом.
Мама осуждающе посмотрела на нее, но Крапинку было уже не остановить.
- И вообще, не знаю, стоит ли держать именно такс, их все равно почти не замечаешь. Мы, верно, можем взять вместо Глупыша какую-нибудь ищейку, разве это не лучше?
Папа беспокойно откашлялся… Он наверняка не думал, что это правильный способ подбодрить маму.
- Приятно, что ты в таком хорошем настроении, Крапинка, - сказала мама, но непохоже было, что она думала именно это.
- Но, мама, ведь то, что пропала маленькая псина, не бедствие государственного масштаба, - сказал Расмус и тихо, про себя, попросил: «Прости меня, Глупыш, ты, верно, понимаешь - я говорю это только для того, чтобы подбодрить маму».
Мама вытаращила глаза:
- И это говоришь ты? О своей собственной собаке?
Она поставила в духовку последний противень с булочками.
- Я начинаю думать, что одна лишь я из всей семьи беспокоюсь о Глупыше. Бедный маленький Глупыш… Но он, быть может, уже мертв и не нуждается ни в чьей любви.
Расмус похолодел, когда мама так сказала, но и виду не подал.
- Ну да, как говорит бабушка, - легкомысленно продолжал он, - это удел каждого из нас…
Но этого говорить ему не следовало. Мама снова громко хлопнула дверцей духовки. А затем, встав посреди кухни, посмотрела на них всех по очереди.
- Что с вами такое, собственно говоря? У вас что, совсем нет сердца? И в самом деле, только я одна люблю Глупыша?
У всего семейства был печальный вид… Как трудно оказалось подбодрить ее! Или это, может, только оттого, что они не нашли к ней правильного подхода?!
- Бедный маленький Глупыш, - дрожащим голосом сказала мама. - Я вижу, как он бредет один под дождем… и смотрит на всех встречных своими добрыми-предобрыми глазами, но никто не понимает, что он просит помочь найти его дом.
- Ш-ш-ш… - нерадостно шикнул Расмус, а глаза Крапинки стали такими огромными!
- Патрик, вспомни, как он был мил, когда ты болел, - продолжала мама. - Помнишь, как он сидел на полу рядом с твоей кроватью и не спускал с тебя глаз? О, он был умный, этот песик!
- Гм… - произнес папа. - Конечно, я это помню… гм-м!
Расмус вздохнул, и вздох его был глубоким, как рыдание.
- Нет, не стоит давать объявление, - тихо сказала мама. - В самой глубине души я знаю, что он мертв… Я вижу его перед собой, вижу, как он лежит где-то один, маленький-премаленький одинокий песик… лежит совсем тихо, с закрытыми глазами… и никогда, никогда больше не залает.
- Нет же, мама, нет! - громко рыдая, воскликнул Расмус, а Крапинка звучно глотала слезы:
- Да, ты можешь так все расписать, что…
- Гм-м! - сказал папа. - Гм-м! Да, во всяком случае, мы все равно дадим объявление.
Он откашлялся и пошел к телефону, а они молча сидели и слушали, как он звонит в отдел объявлений.
- Это «Вестанвикская газета»? - спросил он. - Да, тут есть объявление… Говорит полицейский Патрик Перссон. Вот что надо написать: «Убежал Глупыш, маленькая жесткошерстная такса», - начал он, но голос его прервался, и он замолчал, но потом снова повторил конец фразы: - «маленькая жесткошерстная такса!» - Это он почти выкрикнул, но голос его звучал удивительно хрипло, а продолжение они вообще едва расслышали: - «Просьба звонить: Вестанвик, 182».
- Ну, Патрик, не плачь! - воскликнула мама.
Но сама она плакала. Плакали и Расмус с Крапинкой.
