— А я думала, оно уже закрыто.
— Нет.
Она в последний раз затянулась и подняла бровь.
— Что же тебе рассказать, дорогой?
— Что это был за лагерь?
— Для мальчиков. Сироты, приемные дети, из детских домов… «Товарищи» организовывали для них каникулы, развлекали как могли. Из Кромарти многие помогали, и мой Гарри тоже. Хорошее было дело.
— А потом все сгорело…
— В восемьдесят третьем году. Такая трагедия… Но вообще-то все кончилось более-менее благополучно. Там оказалось только трое мальчишек и дежурный. Так он их и не сумел спасти. Следствие доказало: задохнулись в дыму.
— А где были другие дети?
— Поехали на какое-то культурное мероприятие. — Она вытянула руку, швырнула окурок в вазу на камине. — Их в Кромарти частенько возили. Песни, пляски, всякое такое… Тогда ведь это еще любили. Люди по домам не сидели, не пялились в телевизор на это американское дерьмо.
— Почему загорелось?
— Кажется, с бойлером в спальном корпусе, в двухэтажном, что-то случилось. Корпус деревянный был, а мальчишки спали наверху.
Кэшин вспомнил закопченный кирпичный фундамент, черные от дыма балки пола. Он стоял как раз там, где погибли мальчишки.
— А Бургойн имел какое-то отношение к лагерю, кроме того, что земля была его?
Сесиль сильно нахмурилась, вспоминая:
— Ну, не знаю… Интересовался, как там дела, конечно. Сначала отец, потом он. Многие интересовались. Тогда в Кромарти вообще не было равнодушных. Люди просто так этим занимались, не для того, чтобы в газеты попасть или на телевидение. Добродетель сама по себе награда. Знаешь такое выражение, а, детектив?
— Моя награда — премия за раскрываемость, миссис Аддисон.
Она прищурилась и посмотрела на него:
— Вот ты на голову выше прочих, которые просто не могли найти другую работу, так?
— Итак, на этом история лагеря закончилась? — спросил Кэшин.
— Все тогда закончилось — и лагерь, и сами «Товарищи». Об этом писали во всех газетах. Они как-то быстро тогда свернулись. И лагерь этот был последним. Это Чарльз давал работу менеджеру, Перси Крейку. Такой сухарь был этот Перси Крейк!
В полуоткрытую дверь постучали.
— Да! — крикнула Сесиль.
Это была миссис Маккендрик.
— Придется перенести встречу минут на двадцать, миссис Аддисон, — доложила она. — Они позвонили — с машиной что-то случилось.
— Спасибо, дорогая.
Миссис Маккендрик повернулась, как юная балерина, и потянулась закрыть за собой дверь. Намек был вполне ясен.
— Она ведь любила Джока Камерона, — сказала Сесиль. — Все эти годы любила. Грустная история… А он даже не замечал. Я все думала: может, у него шрапнель застряла в такелаже?
— Мне сказали, в штаб-квартире «Товарищей» в Мельбурне нет никаких бумаг по Порт-Монро.
Фин сообщил это, когда Кэшин уже ехал из «Высот».
— По всем другим лагерям записи есть, — сказал Кэшин. — Может, они хранятся в другом месте?
— Понятия не имею. А почему, собственно, они должны быть в другом месте?
Из вазы на каминной полке поднимался дымок, как из курильницы. Кэшин встал, поднес ее к окну, вынул вставку и вытряхнул пепел на морской ветер.
— Спасибо, Джо.
— Ну, я пошел. Спасибо, что уделили мне время, миссис Аддисон.
— Что ты! Мне было очень приятно.
На улице похолодало, так что праздно гуляющих не было видно. Кэшину захотелось пройтись, и он пошел по улице, мимо пустых магазинов одежды, приемной арома-терапевта, фотографий домов, выставленных в витрине агентства недвижимости. Он перешел Крозье-стрит, миновал паб, увидел, как три посетителя смотрят по телевизору собачьи бега, рядом старик закашлялся так, что казалось, умрет прямо на месте. За пабом начинался ряд домов; их сдавали на лето, а сейчас они стояли пустые, с опущенными шторами.
Кэшин шел и слышал, как пение в церкви становится все громче. Он не спеша повернул за угол и услышал последние, неторопливые слова гимна:
Прячутся тени ночные, в небе алеет восход.
В жизни и смерти меня не оставь, мой Господь.[37] Наступила тишина, потом в холодном воздухе повисло нестройное «Аминь», как будто зацепилось за ветви сосен.
И тут Кэшина пронзила острая боль утраты и неотвратимости смерти; он развернулся и зашагал обратно, навстречу ветру.
