Ну, а потом Хрущев пришел, «оттепель» началась. И первые семьи стали возвращаться назад. Помню, какая радость была. Приезжали с одним чемоданом, нищие, но главное — домой. А вместе с этим поднимали голову всякие там деловые люди, и опять зачастили к нам их вербовщики. И опять стали уезжать неизвестно куда и неизвестно за чем наши парни. И опять стали приходить печальные вести: то в Москве одного пристрелят, то в Ленинграде другого зарежут. Но в целом таких было мало, скажем так — единицы. Большая часть работала, трудилась от зари до зари. Постепенно в домах появился достаток. Многие уехали учиться в Москву и другие города, многие сделали там карьеру да там и остались. Так что, возрождался народ.
Прошли семидесятые, начались восьмидесятые, и стали поговаривать, что вербуют наших парней не только всякие там тузы, но и кое-кто из милиции. Наймет, скажем, какая-нибудь милицейская шишка десяток парней, они и трясут рынок. А он прикрывает их, конечно, беря большую часть. А если его самого прижмут, так сам и сдаст их. Что, мол, с них возьмешь, с этих диких горцев. И о гостиницах что-то говорили, и об аферах с машинами. Все о разном, а суть одна. Чужими руками жар загребали. А потом вообще о странных вещах стали поговаривать. Слышал я от некоторых сведущих людей, что кое-кто из наших даже и вам помогает.
Старик примолк и ткнул пальцем в верхний карман пиджака, где у Вагифа находилось удостоверение сотрудника КГБ.
— Говорили, что и политических шантажировали, то есть оказывали психологическое воздействие, — с трудом выговорил старик. — И за границу выезжали кое-кого успокоить. Всего уже не припомню. Но беда в том, что дело это дурное. Почему дурное? Да потому, что рано или поздно, накопив денег, набравшись опыта, не захотят наши парни делиться ни с кем и тем более быть в подручных, и схлестнутся их интересы с интересами местных дельцов. И польется кровь, и станут называть нас бандитами и убийцами, не ведая того, что настоящие преступники — те, кто стоит у истоков этого. Недаром у нас говорят, что предложивший другому разбогатеть разбоем пусть ждет, что его тоже ограбят. Но самое главное то, что недоверие может отравить сердца миллионов русских, среди которых живут наши соплеменники, честно трудясь на благо России. И не дай бог, если укоренится несправедливое мнение о чеченце как о жестоком и коварном преступнике. Это наша общая боль и общий позор. Всех нас, так или иначе живущих уже несколько столетий вместе, бок о бок. И только вместе мы можем решить эти проблемы. А для их решения как воздух необходимо доверие и еще раз доверие.
Старик умолк, по-видимому, устав от своего длинного монолога. Вагифу тоже что-то не хотелось говорить, речь старика потрясла его своей бесхитростностью и глубиной. Старик, безусловно, был прав. Всем нам следовало не искать врагов среди вчерашних друзей, а, доверившись друг другу, строить новые, справедливые взаимоотношения.
За разговорами Вагиф не заметил, как наступил вечер. Он медленно встал и выключил свет на веранде, оставив гореть лишь мощную лампу у самых ворот. Старик одобрительно кивнул, поняв его замысел. Пока ничто не предвещало осложнений, но Вагиф явственно ощущал надвигающуюся опасность.
У самых ворот стояла бочка с мазутом, который использовали зимой для отопления. Немного подумав, Вагиф схватил ведро, валяющееся у бочки, и, наполнив его черной маслянистой жидкостью, разлил ее на дворе между воротами и домом, оставив чистыми несколько метров земли, непосредственно примыкающих к дому. Потом он аккуратно обежал весь двор и на расстоянии метра от каменного забора также полил землю мазутом.
Опустошив всю бочку, Вагиф с чувством исполненного долга занял позицию на веранде у опрокинутого платяного шкафа.
Время тянулось медленно. Около десяти вечера обитатели дома услышали, как у ворот остановилась какая-то машина. Кто-то осторожно подергал за ручку, после чего снова послышался шум двигателя. Машина, отъехав с десяток метров, остановилась. Вскоре они услышали, как подъехали еще несколько машин. Все они миновали ворота и сконцентрировались у левого конца двора.
