«И что?»
«Да что… утоп к чертям собачьим… шутка. Но воду с тех пор предпочитаю только в самоваре. Однако пришли.»
«Куда на этот раз Вы, любезнейший Павел свет Васильевич, меня завели?»
«Ну как куда – на гарнизонную гаупвахту, разумеется…»
…«Э-э-э, гамарджоба, генацвале! Вино принёс?»
«И тебе не хватать, твоё сиятельство… Нет, вина я не принёс… рекомендую. Наш переводчик с язык незнаемых, гордИй кнАз, Виссарион сын Иосифов, князь Ткемали… ой, извини, Саперави? Вазисубани? Борджоми?»
«Ну хватит уже, а – сам ти – гроза и ужас ломовИх извозчиков… Я Виссарион Сацибели, титулярный советник…»
«Ага… и герой популярной, душещипательной песни: „Он был титулярный советник, Она – генеральшей была… “ Отнюдь! – пишет Взыскательный Читатель, Романс Даргомыжского-Вайнберга: Он был титулярный советник, Она – генеральская дочь; (А НЕ ГЕНЕРАЛЬША)… всё так, только это такой полицейский юмор, ГРОТЕСК(с)»
«Э-э, слющай, какой-такой генеральша… тут на весь Владик я один переводчик – не до генеральш… а Вы, господин лейтенант, на вчерашний улов пришли полюбоваться?
Извольте, вот Вам: два маньджура, три сычуаньца, два шандуньца, один шанхаец – и в довесок два коренных Ниппонца, первый, скорее, с Цуруги, а второй – вероятно, с Идзумо… впрочем, я могу и ошибаться… тогда уж точно с Муцу…»
«Слушай, Вася, а как ты их вообще различаешь-то? Я вот, китайца от корейца с трудом отличу…»
«Да ты, Паша, мингрела от абхаза, и то не отличишь… разные они, по лицу, по телосложению, разрезу глаз, цвету кожи и волос, по особенностям поведения, ну и конечно – акцент… ухо режет…»
«В смысле, настолько речь отличается?»
«Нет, ЯПОНЕЦ ШАНХАЙЦУ УХО РЭЖЭТ!!»
И в правду – один из азиатов, зажав голову другого азиата между своих худых коленок, старательно перепиливал ему ушной хрящ крохотным осколочком стекла…
… Оттащив с помощью подоспевшего выводного вконец озверевшего ухореза, в процессе оттаскивания до крови прокусившего владивостокскому князю левую ладонь, и милосердно приложив к голове потерпевшего пук свежей корпии, Шкуркин разразился длительной тирадой, изобиловавшей шипением, мяуканьем, цоканьем и чуть ли не канареечным свистом…
Сиятельный лингвист, в этот момент мочившийся в рассуждении защиты от заражения крови на свою укушенную ладонь (причём делавший это так, чтобы брызги мочи непременно летели на укусившего его японца) только одобрительно кивал головой… только раза два произношение поправил…
Китаец односложно отвечал…
«Ну что я могу сказать… обиделся на него наниматель – зачем русским сдавался? Они приехали, японцы то есть, к ним в стан третьего дня… привезли оружие, деньги, опиум… что-то готовят… крупное дело… мина? Как можно заминировать уголь? Чушь какая-то… атака на город? Это зимой-то? Не поверю, никогда такого не бывало, чтобы офицеры японского Императорского Флота связались с бандитами… ну, я понимаю, границу там нелегально перейти, в проводники нанять… но… убийство? какое убийство?»
В этот момент тихо сидевший на корточках в дальнем углу камеры второй японец вдруг оттолкнулся от пола, распрямился – как будто туго сжатая стальная пружина – и, буквально пролетев несколько метров – глубоко вонзил большие пальцы обеих рук в глазницы разговорчивого китайца… когда нападавшего оттащили, его ногти были не только окровавлены – но и испачканы чем-то серым, студенистым…
Семёнова обильно вытошнило. Прямо на князя Сацибели.
… Полчаса спустя потрясённый лейтенант Флота Российского подавленно шагал в компании молчаливых Шкуркина и Сацибели по владивостокским улицам…
Ныряя по выбоинам, пересекая лужи, похожие на пруды, жмурясь и прикрываясь, как можно, от брызг жидкой грязи, снопами вздымавшихся из под ног лошадей и колес экипажей, он, стараясь отвлечься от тягостного впечатления, невольно всматривался, пытаясь уловить и запечатлеть в своей памяти общую картину, общее настроение города.
Поминутно попадались обозы, отмеченные красными флажками; тяжело громыхали зарядные ящики артиллерии; рысили легкие одноколки стрелков; тащились неуклюжие китайские телеги на огромных деревянных сплошных колёсах, запряженные лошадьми, мулами, ослами; высоко подобрав полы шинелей, шагали при них конвойные солдаты; ревели ослы, до надрыва кричали и ссорились между собою китайские и корейские погонщики; беззастенчиво пользовались всем богатством русского языка ездовые; с озабоченным видом, привстав на стременах, сновали казаки-ординарцы; с музыкой проходили какие-то войсковые части; в порту грохотали лебедки спешно разгружающихся пароходов; гудели свистки и сирены; пыхтели буксиры, перетаскивавшие баржу; четко рисуясь в небе, поворачивались, наклонялись и подымались, словно щупальца каких-то чудовищ, стрелы портальных кранов; слышался лязг железа, слова команды, шипение пара; откуда-то долетали обрывки «Дубинушки» и размеренные выкрикивания китайцев, что-то тащивших или поднимающих. А надо всем – ярко-голубое небо, ослепительное солнце и гомон разноязычной толпы.
