Раскинулось море широко - страница 28

Шрифт
Интервал

стр.

Конвойные схватили монаха за босые ноги и поволокли, оставляя кровавый след, к разбитым в щепки воротам…

… Судовой лекарь «Херсона», надворный советник Карл Иванович Розенблюм, был добрым человеком…

Разумеется, в то, что конец бессрочной ссыльно-каторжной Марии Ивановой Толстопальцевой (осужденной за то, что с сожительницей своей, Дарьей Семёновой Львовой, из корыстных побуждений убила всю семью трактирщика с Новой Ореанды – включая двухмесячного ребёнка) был тихим и мирным, он ни капельки не поверил… Однако же – что делать? Все мы смертны… и жизнь наша мерзка, жестока и коротка…

Так что стоит ли умножать сущности? Померла так померла… Детоубийц почему-то в местах не столь отдалённых очень не любят, причём не любят – как-то весьма активно. И с ними, иродами, постоянно приключаются всякие несчастливые случайности, вроде падения на голову бревна… Никто не виноват. Судьба такая.

Только вот начальника конвойной команды, прапорщика МВД Касатоненко, вердикт доктора абсолютно не удовлетворил…

Хоть и был Касатоненко переведён в конвойные из выпускников Михайловского юнкерского, как неспособный к учёбе и службе в войсках, дело он своё знал туго:«Что же, по -Вашему, значит, сама собою помре?»

«Да-с, именно так, сударь… от естественных причин.»

«А морда у ней – тоже от естественных причин треснула?!»

«Ну-у-у… могла споткнуться, упасть на битое стекло…»

«Ага, и так два раза… А ну, лярвы, сознавайтесь, кто её, покойницу то есть, расписал, как пасхальное яичко?»

Лярвы стойко молчали.

«Ах вы, твари… да я вас сейчас… Никоненко, плетей!! Всех запорю!!»

Б/с – с/к Измайлова шагнула вперёд:«Зачем всех? Я коллег никогда не подводила. Не к лицу это питерской курсистке. Мой грех. Молчи, Ленка. Сказала – молчи. Тебе – нельзя, у тебя сердце слабое, не выдержишь…»

Касатоненко схватил Измайлову волосатой пятернёй за бледное, почти прозрачное лицо:«А-а-а… сама созналась! У меня никто не забалует!Никоненко, привязывай её к люку…»

Дюжий конвоец поднял деревянный решетчатый люк, прикрывавший трап в твиндек, поставил его стоймя к грузовой стреле… потом специально припасёнными сыромятными ремнями начал привязывать тонкие девичьи руки к перекладинам…

Измайлова повернула голову с растрёпанной белокурой косой к онемевшей подруге и лихо подмигнула:«Эй, этапный! А где твоя сбруя?»

Касатоненко, недоумённо:«Какая… сбруя?»

«Ну как же… сапоги кожаные выше колен, трусы – тоже кожаные, с заклёпками… у тебя же ведь так просто не стоит? Обязательно надо женщину отхлестать, да? Садистик ты наш…»

Лена, восхищённо:«Ой, божечки, Кэт, какая ты умная…»

Касатоненко (у которого действительно были кое-какие проблемы с потенцией) подскочил к Екатерине, и со словами:«Ах ты…» – собрался было отвесить ей крепкую пощёчину… но вдруг его запястье сжало, точно оно угодило в стальной капкан:«Уважаемый, Вам в детстве не говорили, что бить девочек – это плохо? Очень, очень плохо…»

И перед разъярённым Касатоненко возникло закопчённое, со следами сажи на лбу – лицо старшего кочегара Петровского…

…«И я требую, господин капитан… немедленно… в первом же порту… немедленно!! И в полицию его! Это бунт, бунт! Он хотел меня – меня, прапорщика МВД – ударить!!»

«Ну, если бы захотел, то обязательно бы ударил… держать в себе такие желания наши „вельзевулы“ просто не способны… Списать в первом порту? Извольте. А вахту кто стоять будет? У котлов?»

«Можно нанять…»

«Кого? Арабов? Или негров? Так не выживают у нас негры в кочегарке – плавали, знаем… А у нас впереди – Красное море, ежели Вы географию подзабыли… или не знали никогда…»

«Да по мне – хоть Белое!»

«Да, господин прапорщик, в Белом море сейчас хорошо… дожди… туманы… поздняя осень… скоро лёд у Архангельска встанет… мечта-с. А только в Красном море – в прошлый рейс – мы кочегара хоронили, как раз из второй – где Петровский…

Нет, голубчик. Придём во Владивосток – тогда пожалуйста, воля Ваша. А пока – он останется на своём месте, а Вы – на своём… в твиндек – я не суюсь. А здесь – на борту – Я хозяин. Всё ясно? Тогда я Вас больше не задерживаю…»

И Павел Карлович Тундерман Первый, поднявшись в кресле, холодно раскланялся… не любил он жандармов… и полицию не жаловал…


стр.

Похожие книги