— Прошу, — я указал ему на диван у стола; таким образом мне удалось пресечь его попытку поздороваться со мной за руку.
— Цачев! — представился он на расстоянии. Не сводя с меня глаз, он улыбался, великодушно прощая выбранный мною грубоватый способ знакомства — через стол. — Благодарю вас, — это в ответ на мое приглашение садиться. После чего он, медленно ковыляя из-за протеза, отправился к дивану, изо всех сил стараясь казаться выше — как, впрочем, большинство людей небольшого роста. Трость в руке и сам будто аршин проглотил, невольно подумал я, но тут же постарался отогнать эту мысль, потому что с самого детства мне внушили, что страшно стыдно смеяться над физическими недугами калеки. И все же я не мог не ощутить нарастающую с каждой секундой неприязнь к этому человеку.
— Слушаю вас! — бросил я ему чуть резче, чем хотелось.
Он не спеша уселся на диван, вытянул вперед свою деревянную ногу и оперся обеими руками на трость. У меня создалось такое впечатление, что он расположился тут на целую вечность, не считаясь с моим временем, а меня это абсолютно не устраивало, и я еще резче произнес:
— Я вас слушаю!
Несколько секунд он продолжал смотреть на меня и улыбаться, подчеркивая этим, что понимает, сколь я невоспитан, груб и даже просто неумен, потом тихо, «мирно» произнес:
— У вас есть время выслушать меня? Или, может быть, мне прийти завтра?
Я понял — этой подчеркнутой интонационно приставкой «вы», этим тихим, вкрадчивым голосом, этим недвусмысленным намеком на чиновничье «приходите завтра» Цачев хотел внушить мне, что его невозможно вывести из равновесия, что он стоически адаптирован по отношению к вышепоименованной бюрократии и скорее он может вывести ее из себя, а не она его. Я подумал, что он действительно способен на это. Честные люди открыто возмущаются, протестуют, а эти, цачевы, с понимающей улыбочкой, с неопределенной туманной жестикуляцией как будто доверительно делятся с тобой само собой разумеющимся соображением — это, дескать, характерная черта системы, и надо уметь извлекать из нее пользу для себя. И что же? Чаще всего такие типы оказываются победителями и добиваются своего, в то время как честные и порядочные, устав бороться с нашей бюрократией, посылают все к чертовой бабушке и сходят с дистанции.
Видно, цачевы со школьных лет хорошо запомнили библейскую максиму: «Стучите, и вам откроется, желайте, и вам воздастся».
Не меняя тона, я ответил ему:
— Слушать и «вы-слушивать» людей — моя профессия. А количество и время встреч с ними диктуется конкретным случаем. И если нужно, люди приходят и завтра, и послезавтра, и тогда, когда потребуется.
Мне было довольно противно ставить его на место таким способом, но он с самого начала должен был понять, что между райсоветом и моим кабинетом есть известная разница, и с этой минуты пусть выбросит из головы самую мысль и желание корчить из себя паяца.
Увы, мне, кажется, не удалось этого достичь — я понял свою ошибку тут же.
— У вас весьма незавидная, но интересная профессия, — покровительственным и слегка небрежным тоном умудренного опытом человека заявил он (ему было, может быть, всего лет на десять больше, чем мне, а разговаривал он со мной так, будто я мало что соображающий недоросль).
Да, я сказал много лишнего — в первый раз позволил себе рассуждать о своей профессии с человеком, который решил вывести меня из равновесия и к которому я почувствовал враждебность в первую же секунду.
— У вас три минуты, — веско, официально заявил я, и это подействовало.
Цачев подобрался и едва заметно задвигался вокруг своей трости.
— Я пришел к вам за содействием. В имущественном вопросе, — он слегка наклонился вперед, — как к частному лицу. Но сначала позвольте мне более подробно представиться: я сын старшей госпожи Робевой, с которой вы, насколько я знаю, были близко знакомы.
— Сгинувший в Америке?! — искренне удивился я.
— Нет, там был мой брат, и он умер. А я ее пасынок, но усыновленный и поэтому пользуюсь всеми правами законного наследника имущества семьи Робевых.
— Я действительно был знаком с госпожой Робевой, но о вас я слышу впервые.
