Путь им предстоит неблизкий. Сначала до Вены, оттуда в Тель-Авив. К их удивлению, толпа пассажиров, ожидавших тот же рейс, оказалась многонациональной. Неизвестно почему Левины ожидали, что их попутчиками будут только такие же советские евреи, как и они сами.
Когда до посадки оставалось всего двадцать минут, перед Левиными появились чиновники из ОВИРа в сопровождении представителей эмиграционной службы аэропорта:
— Пройдемте с нами.
— Но почему? — взорвалась Соня. — Наши визы в полном порядке. Через несколько минут начнется посадка в самолет. Дмитрий коснулся ее руки.
— А в чем дело?
— Мы должны проверить ваши вещи. Следуйте за нами. Вы еще успеете на посадку… если только…
Они покорно последовали за чиновниками в небольшой отгороженный отсек со своей ручной кладью. Поставили сумки на столы. Чиновники открыли их и стали копаться в вещах. За несколько минут аккуратно уложенные вещи превратились в беспорядочную груду.
— Зачем это? — возмущалась Соня. — Ну что ценного, скажите на милость, мы можем отсюда вывезти?!
Чиновники, не обращая на ее слова никакого внимания, продолжали рыться в багаже с таким усердием, словно стремились найти какую-то важную государственную тайну.
Когда добрались до небольшой сумки Миши, мальчик разволновался. Они рылись в его вещах, встряхивали и бросали куда придется. Из складок свитера выпал крошечный сверток. Миша закусил губу, чтобы не вскрикнуть. Чиновник развернул сверток. Оттуда выпала золотая мезуза. Чиновник поспешно поднял ее:
— А это что такое? А… мусор.
Он сплюнул, бросил оберточную бумагу на пол, сунул мезузу в карман брюк.
Миша еще сильнее прикусил губу, до того, что показалась капелька крови. Глаза наполнились слезами. Его охватила такая ненависть, которую до этого он никогда в жизни не испытывал. Мезуза… их с дедушкой Аркадием общая тайна. Последняя ниточка, связывающая его с дорогим прошлым. Теперь и ее не стало. Он отвернулся, пытаясь подавить слезы.
Никто никогда в жизни не посмеет больше так с ним обращаться! И если когда-нибудь он сюда вернется, то только победителем.
Тель-Авив, 1979 год
— Скорее, Миша, — позвала Соня. — Бен и Ави уже ждут внизу. Ты опоздаешь.
— Иду, мама.
Миша выбежал из спальни, пробежал по коридору в своих новеньких американских кроссовках, резко остановился перед матерью. Молодая энергия так и бурлила в нем, вырываясь наружу.
Соня добродушно улыбалась.
— Что за пожар?
— Прости, мам, я просто торопился.
Он подбежал к пианино, начал поспешно перебирать ноты, сложенные в аккуратную стопку. С длинных угольно-черных волос — слишком длинных, подумала Соня, — мокрых после душа, стекали струйки воды прямо на свежевыглаженную рубашку. Да какое это имеет значение, успокоила она себя. Он выглядит как греческий бог, что бы он ни надел, а волосы успеют высохнуть до начала концерта.
— Миша, поторопись. Я тебе сказала: Бен и Ави ждут.
— Я не могу найти ноты.
Нахмурив брови, он продолжал лихорадочно перебирать партитуры.
— А это что? Посмотри-ка.
Соня взмахнула партитурой, той, которую он искал. Всегда она все успевает раньше его. Белые зубы блеснули в улыбке на загорелом лице.
— Спасибо, мам! — Он выхватил ноты у нее из рук, чмокнул в щеку, рванулся к двери. — До встречи на концерте. Пока.
Дверь за ним захлопнулась. У выхода он остановился, потянулся наверх, быстро потер одним пальцем мезузу из дешевого серебра. Он сам ее купил и повесил над дверью.
— Пожелай мне успеха, дедушка Аркадий, — прошептал он.
Соня подошла к раздвижной балконной двери. Раскрыла ее навстречу июльской жаре, подошла к металлическим перилам. Стараясь не касаться обжигающего металла, взглянула вниз с высоты пятого этажа. Вот он! Садится в машину Бена. Сердце ее переполнилось такой гордостью, что нечем стало дышать. Подумать только: одиннадцать лет, а как вырос!
Машина медленно отъехала от тротуара и двинулась в сторону парка Хайаркон. Соне показалось, что даже отсюда, с высоты, она слышит музыку, грохочущую в машине. Рок-н-ролл. Она перевела взгляд вдаль. Над Средиземным морем висела туманная дымка от жары. Казалось, вода в море закипает.
