В гостиной, куда препроводили молодого человека и девчушку, одно из моррисовских кресел было явно лишним, и почему-то возникало такое ощущение, будто настольные лампы горели здесь всю ночь. Да-а, но над чудовищным искусственным камином он заметил несколько очень хороших книжек.
Интересно, чьи, подумал молодой человек, кому это здесь понадобился, скажем, Рильке или «Прекрасные, но обреченные»[20]? Или «Ураган на Ямайке». Это книги девушки Винсента? Или ее мужа?
Он чихнул и, подойдя к пыльной стопке патефонных пластинок — любопытно, что там, — снял верхнюю. Старина Бэйквелл Говард — еще до того, как он стал коммерческой приманкой, — пьеса «Толстячок». Чья пластинка-то, девушки Винсента или ее мужа? Бэйб перевернул ее и слезящимися глазами посмотрел на грязноватый белый квадратик, прилепленный к кругляшу с названием. На квадратике зелеными чернилами было выведено: «Комната 202, Хелен Бибер. Кто возьмет — убью!»
Молодой человек выхватил из брючного кармана платок и снова чихнул, потом еще раз перевернул пластинку — опять «Толстячком» вверх. В ушах его зазвучал роскошный рык трубы старины Бэйквелла. А затем и остальные мелодии тех неповторимых лет; тех обыденных, и еще не «исторических», и почти безмятежных лет, когда все их (мертвые теперь) парни из двенадцатого полка были живы и с ходу вклинивались в толпу других отплясывавших уже парней, тоже мертвых теперь… Тех лет, когда каждый, кто мало-мальски умел танцевать, торчал в канувших в небытие дансингах и хрен что знал о каком-то там Шербуре, Сен-Ло, о Гюртгенскомлесе или Люксембурге…
Он слушал и слушал — пока за спиной его не раздалось хныканье сестренки; он обернулся:
— Мэгги, сейчас же прекрати.
Только он это сказал, в комнату вторгся резковатый, полудетский еще и очень приятный голос, а затем и его обладательница.
— Эй! Простите, что заставила вас ждать. Я миссис Полк, — пояснила она. — Не представляю, как вы будете их здесь вешать. В этой комнате все окна какие-то чудные. Но сил моих больше нет видеть этот старый замызганный дом наискосок, ну знаете, на улице… как ее там? — Ее взгляд упад на девчушку, которая, скрестив голенастые ноги, сидела как раз в том, в лишнем, моррисовском кресле. — Чья это малышка? — восторженно воскликнула она. — Ваша? Какая лапонька!
Молодой человек опять обреченно выхватил платок, четырежды чихнул, потом, наконец, заговорил:
— Это моя сестра, Мэгги, — объяснил он девушке Винсента. — Я ничего не собираюсь у вас вешать, вы меня с кем-то спу…
— Вы разве не по вызову? И не вешаете штор? А что у вас с глазами?
— Это из-за пыльцы. Сенная лихорадка. Я Бэйб Глэдуоллер. Служил в одном полку с Винсентом Колфилдом. — Он чихнул. — Мы с ним здорово подружились… Не смотрите на меня, пожалуйста, когда я чихаю. Мэгги и я, мы приехали сюда, чтобы сходить в кафе и в театр, ну я и подумал, почему бы не зайти; раз уж вы тут живете. Конечно, я должен был позвонить, и вообще, предупредить. — Он снова чихнул, а когда поднял глаза, девушка Винсента очень пристально на него смотрела. Выглядела она потрясающе. Такая девушка даже с дымящейся сигарой в зубах будет выглядеть красоткой.
— Эй! — снова воскликнула она, видимо, это было любимое ее словечко. — Тут темно, как в мусорной яме. Лучше пойдемте ко мне в комнату. — Она развернулась, чтобы вести их, и уже на ходу бросила:
— Он писал мне о вас. Я помню, ваш городок на букву «В» начинается.
— Валдоста, это штат Нью-Йорк.
Они вошли в более уютную и светлую комнату; наверное, это была их спальня, девушки Винсента и ее мужа.
— Слушайте. Я же терпеть не могу нашу гостиную. Вот вам кресло. Только сбросьте на пол эти дурацкие тряпки. А ты, кисанька, сядь рядом со мной на кровать. Какое у тебя замечательное платье, ты просто прелесть! Ну? Так зачем вы ко мне пришли? Нет, нет, я рада. Не смущайтесь. И чихайте себе на здоровье, я не буду на вас смотреть, обещаю;
Еще со времен Адама мужчине никогда не удавалось устоять перед красотой, перед певучим ее совершенством, особенно если на него обрушивали смертельную дозу. Ну Винсент, мог бы и предупредить. Да он, небось, и предупреждал. Наверняка предупреждал.
