Я посмотрел на Пэгги. Она улыбнулась мне, и это было самое прекрасное, что я увидел за долгое-долгое время.
— Простите меня, — сказал я. Пэгги недоуменно взглянула на меня. — Ну, что я вывалил все это на вас.
Пэгги встала и взяла меня за руку:
— Пойдем в дом! Ты простудишься.
Собаки с готовностью вскочили на ноги и побежали впереди нас, оглядываясь. Взгляд их был растерянным: что это было со мной?
В доме я сказал Пэгги, что прилягу, поднялся в свою спальню и рухнул на кровать, заснув раньше, чем моя голова коснулась подушки.
Потом сквозь сон я услышал, как дверь комнаты открылась.
— Он спит, не стоит его будить, — шепотом говорил Эд.
— А как же ужин? — также шепотом возражала Джессика. — И я хотела познакомить его с отцом.
— Утром познакомишь. Пусть спит!
Дверь закрылась, и я снова отключился.
Потом я вдруг услышал голоса внизу. Сон еще держал меня, но я подумал, что мне лучше было бы спуститься в гостиную, выпить со всеми стаканчик вина и потом уже снова лечь спать. А то я мог выглядеть, как гость, перепившийся еще до праздничного застолья. Я пригладил волосы перед зеркалом, одернул свитер и открыл дверь спальни. Но то, что я услышал, заставило меня остановиться.
— Пэгги, с тех пор, как мы не живем вместе, ты совсем потеряла разум, — говорил напористый, саркастический, низкий, но при этом едкий, как кислота, мужской голос. — Да ты хоть знаешь, кто такие эти кубинцы? Самые приличные из них — музыканты и танцоры. А остальные сплошь сутенеры, наркоторговцы и убийцы с большой дороги!
— Джеймс, я запрещаю тебе говорить в таком тоне о моих гостях! — произнес хрипловатый голос Пэгги.
Джессика:
— Правда, папа!
— Ну, подождите! — это опять профессор. — Кто-нибудь из вас видел его до вчерашнего дня?
— Мистер Фергюсон, я прекрасно знаю Пако и могу вас заверить…
Но Эда тут же затыкает рыкающий профессорский басок.
— Кто-нибудь знает, что у него в карманах? Может быть, нож. Может, кокаин! Кто-нибудь проверил это?
Дальше хор протестующих голосов, над которым взмывает ультиматум:
— Я не буду спать под одной крышей с человеком, которого я не знаю! И которого никто не знает!
— Значит, ты поедешь ночевать в гостиницу!
Это Пэгги. Спокойно так говорит, не кричит.
— Джимми, дорогой, — лепечет женский голос. Это, надо полагать его новая избранница сердца. Дальше что-то неразборчивое, какие-то уговоры.
— Ну, хорошо! Мы останемся здесь! — решает главный мужчина в доме. — Но у нас еще два дня выходных. Завтра чтобы духу его здесь не было!
Общее молчание. Потом опять спокойный голос Пэгги:
— Нет, Джеймс, это тебе придется уехать. И прямо сейчас! Линда, дорогая, прости! Ты умная девочка и прекрасно все понимаешь. Если ты не сможешь вести машину, я вызову вам такси.
— Но это мой дом, — растерянно говорит профессор.
— Уже нет! Твой дом в Бостоне, и я никогда в жизни больше не ступлю туда ногой.
— Подожди! Тебе важнее, ближе этот неизвестно откуда взявшийся парень? Чем я, твой бывший муж, отец твоей дочери?
— Я даже не могу сказать тебе, насколько! — тот же тихий, ровный, хрипловатый голос Пэгги. — Я все-таки вызову вам такси.
— Ну, подожди, подожди! — Профессору явно не хочется двигаться с места. — Зачем же мы будем решать за этого паренька? — Я уже стал чем-то симпатичным, таким ладным, расторопным, толковым пареньком. — Может быть, у него самого другие планы на ближайшие дни?
— Мы ни у кого ничего не будем спрашивать! — отрезает Пэгги. — Пако, как и его друг Эдди — как, впрочем, и ты, Линда, дорогая — могут оставаться здесь, сколько захотят. А ты уедешь сейчас же! Это мое решение!
Я в своей жизни больше всего не переношу одного: чтобы за меня кто-то принимал решения. Мы и с отцом-то моим чаще всего ссорились именно из-за этого: он хотел решать за меня.
А тут я вернулся в спальню, подоткнул поудобнее подушку под голову и мгновенно заснул.
Годы спустя, когда мы по обыкновению посасывали с Пэгги какое-то экзотическое питье, привезенное мною из очередной поездки, мы почему-то вспомнили тот День Благодарения.
— У меня сжалось сердце, как только я увидела тебя, — сказала Пэгги. — У тебя на душе была рана, к которой не то, что страшно было прикоснуться, на нее было страшно смотреть.
