Не успела Гита выйти из проулка, оглядеться по сторонам и перейти улицу, как кто-то уже пустил новый слух о ней. Может, этот кто-то выглянул в оконце ванной, когда она колотила трубой в дверь, а может, Акива-бродяга высунулся из мусорного бака, когда за ней закрывалась дверь. Да и вообще, мало ли кто мог видеть, как Гита выходила из либманского закоулка на яркий свет дня. Но самое главное, суть этой новости вообще-то только один человек мог разболтать, а именно Коротышка Либман.
Первым делом забыли о правдоподобии. Еще прежде, чем слух дошел до кого нужно, он разросся невероятно, так что пришлось даже доводить его обратно до приемлемого размера. Были, естественно, и разные стилистические варианты, но одна деталь выделялась особо, придавая сплетне характер неопровержимой достоверности. И вот что это было: в качестве отца ребенка и тайного любовника Гиты назывался Либман. Такой поворот Либману даже в голову не мог прийти, а Гите он давал преимущество, о каком она и не мечтала.
С той минуты Либману больше всех хотелось поскорее положить этому конец. Какая мать доверит дочку свату, замешанному в скандале? Как можно полагаться на его мнение о нраве будущего зятя, если он собой не владеет? Нет, дело сделано. Либман попался.
Три окна в однокомнатной квартире Гиты выходили на улицу. Одно, над выключенной батареей, было чуть приоткрыто. На другой стороне вытянутой в длину комнаты находилась кухонная зона и входная дверь, а между ними переборка с домофоном.
Накануне его в первый раз побили, и Гита сидела на стуле посреди комнаты. Ничего лучше придумать она не могла.
Берл вопил снаружи. Вопли долетали до третьего этажа и проникали через щелку в окне. Ужас что такое. Жалюзи были опущены, и его мерзкий голос, найдя единственную лазейку, дразнил ее оттуда, как если бы Берл парил в воздухе за ее окном и орал в щелочку. Потом наступала пауза – секундная тишина – и с другой стороны начинал жужжать домофон. И снова – такое чувство, словно Берл здесь, стоит в коридоре за дверью и давит на кнопку звонка.
Ни телевизора, ни радиоприемника у нее не было. Она не могла ни читать, ни повторять псалмы – не в силах сосредоточиться. Поэтому поставила стул на середину комнаты, как можно дальше от Берла, наседавшего с обеих сторон.
И так и сидела, уронив голову на руки, чувствуя себя в ловушке.
Лили щелкала переключателем на своей машинке и стучала по боковой панели, пока не загорелась лампочка питания.
Гита распростерлась перед ней на столе.
– Одни и те же кошмарные сны, как у моего отца о Сибири. Иногда Берл проникает в дом через окно, иногда через дверь. Приходит – увезти невесту. Берл в костюме. Я в длинном платье, под фатой, с букетом цветов. Каждую ночь он меня уводит, либо через дверь, либо по приставной лестнице, и всегда у меня букет в руках. И всегда, либо из окон или выстроившись в коридоре, на нас смотрят соседи и желают нам счастья. Со стороны это выглядит так романтично. И я понимаю, почему они не обращают внимания на тихие стоны невесты – все они улыбаются и машут, хоть я и кричу: помогите! Они стоят там и умиляются, а Берл срывает с меня платье, рвет прямо у них на глазах – только фату не трогает.
– А под фатой? – допытывается Лили. – Под фатой что?
– Волос нет, – говорит Гита. – Не то чтобы я была красивее или уродливее, и возраста тоже не определить. Но волос на лице нет, это точно.
Лили улыбается и нацеливается на неприкаянный фолликул между Гитиными бровями, всаживает иглу и задевает нерв, так что левое веко у Гиты дергается и у нее возникает странное, но приятное ощущение, как будто ее лицо чудесным образом разделилось на две половинки.
– После того как его побили во второй раз, он заявился снова, стоял под окном, звонил в дверь. На этот раз он задержался чуть дольше. Мы предполагали, что все наладится, Лили, но жить мне стало только хуже. Как мы его накажем, он меня во сто крат накажет. Жестокосердный он, мой Берл. Так сват говорит. То и дело звонит, уверяет, что Берл никогда не сдастся.
– А ты ему что?
– Я говорю в точности как мы отрепетировали: «Есть только два способа освободить агуну. Первый – это когда муж дает гет
