– Ты именно это хотел услышать, Чарльз? Я не смирюсь с этой ерундой. Я не собираюсь тебя убивать, или сажать в психушку, или вывозить на природу для прочищения мозгов. – Чарльз слушал эти слова с облегчением и с испугом одновременно: она явно обдумывала все эти варианты. – Но, Чарли, я буду думать и выжидать. Этого ты не можешь мне запретить. Я буду надеяться и молиться. Я даже твоему Богу помолюсь, попрошу сделать так, чтобы ты забыл Его. Попрошу прогнать тебя.
– Это нехорошо, Сью.
Идея была нехорошая.
– Нет, Чарльз. Это справедливо. Справедливее, чем ты обошелся со мной. Тебя осенило, и ты пожелал того же для остальных. Случись такое, даже если бы это был самый большой, величайший праздник на свете, даже если бы каждый пережил то же самое, – все, что у тебя остается, это светлая мысль.
– Не знаю, насколько это верно с богословской точки зрения, – сказал Залман, покручивая кончик бороды.
– Чудесно, – сказал доктор. Лицо у него было довольное.
Чарльз опустился на пол и сел, скрестив ноги, напротив Сью.
– Что это значит, Сью? Что это значит для меня?
– Это значит, что момент просветления… прошел. Настоящий он там был или нет. Теперь он прошел. А тебе осталась жизнь – повседневная жизнь. Я всего лишь хочу, чтобы ты понял: точно так же, как ты беспокоишься о том, чтобы оставаться в фаворе у Бога, ты должен побеспокоиться о том, чтобы остаться в фаворе и у меня. Это как завести новую любовницу, Чарльз. Ты романтичен, как школьница. Но вспомни, кто из нас раньше оказался рядом с тобой и кто был рядом дольше. Я попытаюсь это вытерпеть. Но должна предупредить: так же, как Бог вошел в твою жизнь, я в один прекрасный момент могу из нее исчезнуть.
– Я так жить не могу, – сказал Чарльз.
– Именно этого-то я и желаю каждую ночь, ложась спать.
Краем глаза Чарльз видел, что доктор Бирнбаум потихоньку пятится к двери, чтобы не мешать разговору. Он смотрел, как тот отступает, шажок за шажком. Потом повернулся к Сью. Повернулся к ней, и вся горечь обиды отразилась на его лице. Он расслабился, почувствовал, как опускаются и цепенеют веки, и заговорил с ней так, как если бы Залмана не было рядом:
– Со мной произошло нечто такое, важнее чего в моей жизни еще не было, а ты хочешь, чтобы я ни с кем этим не делился.
Она подумала над его словами.
– Верно. Так было бы лучше. Я предпочла бы вместо этого найти после твоего ухода коробку: с молитвенниками и кипами, пустыми шприцами и женским исподним. В данном случае в моем возрасте было бы легче обнаружить все это сразу.
Чарльз посмотрел на Залмана, тот, как и доктор до этого, медленно продвигался к выходу.
– Вы тоже меня покидаете?
– Манеры у меня не такие изысканные, как у доктора, но я не настолько глуп, чтобы не понять, когда пора уйти.
– Подожди минутку, – сказал Чарльз жене. – Всего минутку, и я вернусь, – взмолился он, поднимаясь. – Провожу его до двери. Он же гость.
Чарльз вышел вместе с раввином в холл. Залман надел пальто и нахлобучил шляпу – дополнительная защита от города внизу.
– Момент решающий, – сказал Чарльз.
Они стояли возле подставки для зонтов. Залман вытянул тросточку. Поскреб нос мизинцем.
– Проблема стара как мир. Всем великим посылают испытания. Не удивлюсь, если бы у хазарского царя оказались такие же.
– А что случилось с царем? – спросил Чарльз. – Чем это кончается для великих?
Залман прислонил трость к стене.
– Не важно. Суть в том, что у них у всех был Бог. В сердце у них был Бог.
Чарльз положил руку Залману на плечо:
– Я попросил ответить.
– Вы и без меня знаете, – сказал он. Лицо его омрачилось. – Знаете, а хотите, чтобы я солгал.
– Что, так все плохо?
Лицо раввина вытянулось и одрябло, от былого восторга не осталось и следа.
– Никакой надежды, мистер Люгер. Говорю вам как еврей еврею. Для благочестивых – никакой надежды.
Чарльз вернулся к столу, но Сью уже ушла, со стола было убрано, стулья водворены на место. Неужели минутка так затянулась? Мусорное ведро кто-то вынес из кладовки и поставил посреди кухни, из него торчала бумажная скатерть. Вот и все: одноразовый ужин – и столовая как новенькая.
Он побрел в спальню и замер у двери кабинета. Сью стояла у окна перед потемневшими свечками, в некоторых местах, где натек воск, подсвечники прилепились к подоконнику. Она подцепляла ногтем застывший воск, отдирая их от крашеного дерева.
