– Бог ты мой, – и с силой захлопнула дверь, ничуть не заботясь о соседях. – Бог ты мой! – И чтобы не упасть, оперлась рукой о стену. – Ну говори, как она к тебе попала? На ней синяя краска. Где покупают подержанные мезузы?
– Я не знал, где достать. И отколупнул ее с двери одиннадцатой «D», поддел канцелярским ножом. Они все равно ею не пользуются. Стив Фрейман пригласил меня в прошлое Рождество посмотреть на их елку. У них дочка встречается с чернокожим.
– Ты в своем уме? Пять лет мы стояли в очереди на квартиру в этом доме, а ты уродуешь коридоры. Думаешь, кто-нибудь кроме меня поверит твоим бредням? Нет-нет, мистер Фрейман, я не нацист, всего лишь взрослый человек, который в одно прекрасное утро проснулся евреем.
– Никем я не просыпался. Это в такси произошло.
Сью опиралась о стену уже двумя руками, голова ее поникла.
– Я пригласил к нам раввина, – сказал Чарльз.
– Думаешь, я расстроюсь? Думаешь, я не догадывалась, что ты и его впутаешь? Давай, приводи его. Может, в Бельвью[54] найдется палата на двоих.
– Не будь такой нетерпимой, Сью. – Он протянул было к ней руку.
– Убирайся в свой кабинет, – сказала она. – Лапай там свои книги.
Они обсуждали, чем угощать гостей. Чарльз и Сью с противоположных концов стола оценивали результат стараний домработницы.
Он превзошел все ожидания.
Тут имелась и бумажная скатерть, и бумажные чашки, и пластиковые бокалы для шампанского на съемных ножках. И бумажные салфетки с узором, соответствующим узору на тарелках, и пластиковые вилки-ложки, и кое-что еще – предметы дешевые, но не одноразовые. Ножи, например, были настоящие: новенькие, с деревянными ручками, острые столовые ножи с зубчиками. Сью даже ухитрилась найти бутылку приличного кошерного вина. Всего одну. Другое было смородиновое. Чарльз даже подумал, что смородина – предостережение, мол, вот до чего может довести истовая религиозность людей с утонченным вкусом. Бутылка с отвинчивающимся колпачком. Сладкое крепленое. Он хотел было придраться к этому, но глянул снова на роскошную сервировку, раздвинутый во всю ширину стол, серебряные приборы на серванте – и передумал. Это было больше чем временное перемирие. Это был призыв к открытости – во всяком случае призыв, и домработница постаралась это показать.
– По́шло, – сказала она. – Как на детском празднике. Не хватает только картонного ослика на стене.
– А мне нравится, Сью. Правда, нравится. – В его голосе сквозила нежность, впервые с тех пор, как он объявил о своей новой ипостаси.
– Восемьдесят восемь долларов за самую безвкусную еду. Суп несъедобный, одна соль. Я попробовала, пришлось принимать дополнительные таблетки от давления. Наверно, я умру еще до конца ужина, и тогда вообще не будет проблем.
– Надо же, – сказал Чарльз, доставая из кармана ермолку и прикрепляя ее к волосам, – и это ты уже говоришь как настоящая еврейка.
Когда в дверь его кабинета постучали, Чарльз вышел в коридор и удивился, увидев Залмана. И еще удивился, что Сью его не позвала.
– Очень милая у вас жена, – сказал Залман. – Производит впечатление разумной женщины.
– Важно произвести впечатление, – сказал Чарльз.
Залман оживился – он излучал энтузиазм.
– Все будет хорошо, – сказал он. И, взяв Чарльза под локоть, повел его по коридору.
Сью и доктор Бирнбаум – в желтом свитере – уже сидели за столом. Чарльз занял место во главе стола, а Залман застыл возле своего стула.
Последовала пауза, самая мучительная в жизни Чарльза. Он чувствовал свое дыхание, пульс, температуру. И содержимое внутренностей, и ток крови в голове, и воздух на барабанных перепонках, безмятежный, как озерная гладь, без единого колебания.
Первым заговорил Залман.
– Могу я где-то вымыть руки? – спросил он.
Чарльз знал: это перед тем, как взяться за хлеб.
– Да, – сказал Чарльз. – Я тоже пойду.
Поднимаясь из-за стола, посмотрел на Сью. И понял, о чем она думает.
Давай же, начинай, хотел он ей сказать. Укажи на это доктору Бирнбауму. Ты права. Это правда.
Омовения.
То и дело омовения.
Рабби Залман благословил хлеб, и доктор Бирнбаум пробормотал: «Аминь».
Сью смотрела во все глаза. Мужчина с бородой, длинной черной бородой и пейсами, у нее в доме. Чарльз хотел предупредить ее, чтобы так не таращилась, но ограничился лишь «Сью».
