В лесу было тихо, сосны не шумели кронами и не поскрипывали стволами, а стояли прямо и молчаливо. Над соснами, очень высоко в синем небе, лежали облака. Облаков было немного, всего несколько длинных прядей, и там, где облака были реже, они были не просто белые, а с голубизной.
В лесу было тихо и сыро, потому что накануне весь день парило, но дождь не пошел, и вся вода, поднятая с земли в воздух, ночью легла сильной росой. Роса еще не успела высохнуть, и через полчаса их брюки и полы шинелей намокли, но они шли и шли, не обращая внимания на росу, они ее не замечали. Они не замечали ни молчаливых сосен, ни запаха хвои, ни синего майского неба с прядями облаков.
Держась на небольшом расстоянии друг от друга, они шли, чем дальше вглубь, тем спокойней, и каждый думал, что им повезло: никто из них не был даже легко ранен, немцы их не преследовали, и они надеялись, что немцы им не встретятся до самой линии фронта. Они не искали встречи с немцами, потому что семь человек за двадцать километров от своих — сила слабая, а им не хотелось ни попасть в плен, ни погибнуть в безнадежной стычке в этом лесу. Каждый из них хотел выжить и пробиться к своим.
Они следили друг за другом, ожидая тревожного знака, молча курили, свертывая на ходу махорочные папиросы, и глухо кашляли к кулак.
Они прошли километра четыре, когда Никольский поднял руку. Все остановились: из негустого орешника слышался шорох и треск сучьев, потом захрустело сильней, и между веток мелькнуло что-то желто-белое.
Батраков, сдвинув на гранате предохранитель, неслышно подошел к Никольскому. Они легли и поползли к орешнику, приподняв головы, чтобы видеть, а остальные спрятались за деревьями и приготовились стрелять. Бадяга осторожно оттянул затвор пулемета, пулемет даже не щелкнул.
У кустов Батраков встал на колени, всмотрелся и поставил гранату на предохранитель.
— Вот черт! — сказал он и полез в кусты. Никольский сел, положил автомат на землю, достал трубку и стал выбивать о каблук пепел. Все вышли из-за деревьев.
— Иди, иди! — говорил в орешнике Батраков. — Да не туда, глупый. Ну, раз! — скомандовал он, и из кустов выскочил голенастый теленок. Он тащил за собой на веревке кол.
Все подошли к теленку.
— Кол зацепился, и он ни туда, ни сюда, — сказал Батраков, почесывая теленка за ухом.
— Прирежем? — спросил Песковой.
Батраков перестал улыбаться.
— Сырым будешь есть его?
Кедров отрезал веревку и забросил ее вместе с колом.
— Надо идти, и идти, — сказал Никольский. — Некогда возиться, и костер жечь нельзя: может, немцы рядом.
— Волки не сожрут его? — спросил Женька.
— Какие тут волки, — сказал Бадяга. — Зверье на сто верст распугано. Видишь, куда он теку дал?
Все погладили или шлепнули теленка и пошли. Теленок стоял и смотрел им вслед, расставив ноги и опустив голову к земле. С его губы тянулась нитка слюны. Потом он замычал и, взбрыкивая, побежал за ними.
— Надо пугнуть, а то увяжется, — сказал Бадяга.
Батраков остановился.
— Что, скучно одному? — спросил Батраков.
Теленок ткнулся мокрым и теплым ртом ему в руку и замер, задумавшись о чем-то своем, телячьем.
— Ты особенно не торопись в деревню, а то сожрут, — посоветовал ему Батраков.
Теленок моргнул и посмотрел на Батракова. Глаза у теленка были синие, с поволокой.
Батраков развернул теленка, сказал: «Ну, пока», — и сильно хлестнул его по заду хворостиной. Теленок от неожиданности присел, потом рванулся и помчался, треща кустами. Батраков негромко, но страшно ухнул ему вдогонку и отшвырнул хворостину.
Они шли еще час, потом засветилась просека. Никольский опять поднял руку, и все остановились, вслушиваясь в обрывки разговора и стуки, которые долетали с просеки.
— Фрицы, — сказал негромко Никольский и осторожно попятился.
Они отошли метров на сто и легли, тревожно осматриваясь.
— Надо узнать, сколько их там, — сказал Кедров. — Если не по всей просеке, может, проскочим.
— Я схожу, — предложил Бадяга.
Он оставил пулемет, взял у Кедрова автомат Горохова и сначала пошел, а потом пополз к просеке.
Они разошлись в круг пошире, чтобы дальше видеть и больше слышать, и сошлись опять, когда вернулся Бадяга, и то, что он шел неторопливо, успокоило всех.
