— Воин, искупавшийся в крови птеродактиля, не ведает промаха, — осторожно сказал Иоанн.
— Я и раньше не знал.
— И за это несёт расплату… — задумчиво добавил молодой человек. — Что не так с твоими детьми?
— Младший дураком растёт.
— А старшие появились до похода в Чернобыль, — утвердительно произнёс сообразительный канцелярист.
— Да.
Наконец остановились у двери.
— Я проведу тебя прямо к князю, — заверил Иоанн. — Лично доложу ему. Ты подожди немного в приёмной.
Приёмная светлейшего князя новгородского поражала пышным убранством. Во весь пол от плинтуса до плинтуса раскинулся огромный ковёр настоящего китайского нейлона. Скамьи вдоль стен были застелены коврами шерстяными басурманской работы, победнее, но тоже очень красивыми. Ковры висели на стенах. Китайские. Шёлковые.
«Во даёт князь! — удивился Щавель. — Каждый ковёр дворов тридцать стоит. Не иначе, Россию продал».
— Заходи, — выскользнул Иоанн.
Щавель вошёл в приёмный тамбур, разделённый пополам барьером, за которым сидел матёрый клерк. Входную дверцу караулили два рослых воина в красных золотогалунных кафтанах с алебардами в руках.
«Много тут намахаешь алебардой?» — прикинул Щавель кубатуру помещения. По всему выходило, что немного. Тут же сообразил, что по тревоге воины отступали за дверь, в которую без наклона не пройдёшь, и рубили вражью голову, а сами оставались недосягаемыми для выпада мечом. Для боя в тамбуре на поясе висели кинжалы.
— Оружие есть? — сбил с мысли клерк.
— Есть. Нож.
— Сдай. Будешь выходить, заберёшь.
Щавель отвязал ножны, положил на барьер.
— Девятый номер, — клерк спрятал нож куда-то под стойку, протянул взамен кожаный жетончик. — Не потеряй. Ещё оружие есть?
— Больше нету.
— Надо проверить. Не двигайся.
Страж отставил алебарду, проворно обыскал гостя. «С ним на рынке рядом не стой, — подивился ловкости дружинника Щавель. — Мигом без кошелька останешься».
— Чист, — доложил стражник.
— Проходи и жди своей очереди, — пригласил клерк. — Секретарь проводит тебя.
Второй страж распахнул дверцу и Щавель пролез в залу не чета первой: куда больше размером и гораздо богаче коврами. Это была настоящая приёмная князя, а не отстойничек перед пропускным тамбуром. На стенах поверх ковров висели портреты новгородских властителей от Прусака и доныне, в большинстве своём писанные по холсту маслом, но встречались древние, выполненные бесовским способом. Под портретами напротив друг друга сидели двое. Рослый статный боярин с седыми бровями и окладистой чёрной бородой, в высокой собольей шапке, шитом золотом парадном кафтане и красных сапогах. Боярин восседал, откинувшись на стену, руки уложив на колени, словно готовился пружинисто подняться и дать в морду толстяку-греку, по-мышиному суетливо бегающему маслинами глаз с портрета на портрет. «Купец», — определил Щавель по роскошному заморскому наряду. Появлению нового человека грек обрадовался, как глотку свежего воздуха, оторвался от картин и с благодарностью уставился на Щавеля. Во взгляде сразу промелькнуло брезгливое любопытство при виде неподобающей одёжи. Боярин грозно вздохнул. Грек инстинктивно окунул голову в плечи и снова забегал глазками по картинам. Щавель невозмутимо уселся на свободную скамью и принялся ждать своей очереди.
В дальнем конце зала растворилась низенькая дверца. Из неё вынырнул похожий на грифа человек.
— Боярин Волокита, прошу Вас пожаловать к светлейшему князю, — произнёс он неожиданно густым басом.
Боярин ещё раз прожёг взором грека, степенно взмыл на ноги и скрылся. Напряжение сразу пропало, будто у магнита отпилили половину, превратив его в однополярный магнит. Во всяком случае, именно так представлялся Щавелю разнопротивный союз купца и боярина, когда каждый из оппонентов является катетом, а отношения, меж ними возникающие, гипотенузой, с которой кормятся сами катеты и все, кому не лень.
Аудиенция боярина не затянулась и вскоре он вылез, как из норы, в приёмную. На миг случилась грозовая атмосфера, но уже грек устремился предстать пред очи светлейшего.
— Купец Попадакис, твой черёд, — пророкотал секретарь.
Уединение Щавеля длилось недолго, потому что в приёмную ввалились разом мясистый боярин в чудных сапогах, отороченных медвежьим мехом, и помощник начальника канцелярии, прижимающий к груди вязанку пергаментных свитков малой величины, не иначе, как грамоты на подпись. Узрев Щавеля, улыбнулся и нырнул без доклада. Почти сразу вышел грек, умиротворённо прижмурив глаза-маслины. Боярин в медвежьих сапогах плюхнулся на скамью, шумно отдуваясь.
