– Да, Натка! Ну, что там у тебя? Ты же перезвонить обещала! Я тут волнуюсь, жду… – обрушился на нее из трубки тревожный бабушкин голос.
– Ба… Ты сейчас сидишь или стоишь?
– Ну, сижу… Да говори уже, копуша окаянная! Вечно загадки какие-то загадываешь!
– Бабуль, ты не поверишь, но у нашей Таечки дочь отыскалась…
– Иди ты! Но этого же не может быть, Натка! Ты что? Откуда ты это взяла?
– А вот и может! Представляешь, я вечером пришла на кухню чаю попить, включила телевизор, а там передача идет, которую ты все время смотришь… Ну, с шукшинской дочкой которая! И представляешь, я сижу и ушам своим не верю…
Наташа торопливо и взахлеб начала воспроизводить словами только что пережитые ею события, не давая бабушке вставить ни слова. И вдруг замолчала, услышав сдавленный то ли стон, то ли слезный бабушкин всхлип:
– Ой, Натка… Да что же это… А Таечке… Таечке ты об этом сказала?
– Ну да… Конечно, сказала! Я сразу же к ней и помчалась! Да я бы все равно не утерпела! Ты что, такая новость…
– Ой, не надо было…
– Да почему?!
– Да потому! Иногда человеку счастливую весть труднее пережить, чем горькую. Надо было ее как-то подготовить, что ли… А ты, наверное, как обухом по голове! Знаю я тебя…
– Ничего себе! Я же еще и виновата!
– Да ладно, ни в чем ты не виновата… А Таечка твои новости как восприняла?
– Она… Она просто заплакала, и все… Я думала, она обрадуется! А потом говорит мне – иди домой… Представляешь?
– Эх ты, Натка! Надо было сначала мне все рассказать… Когда они приедут, немцы эти?
– Завтра, примерно часа в два здесь будут. Ба, да ты не волнуйся! Я тоже здесь ночевать останусь, присмотрю за Таечкой.
– Ничего себе не волнуйся! Да я теперь всю ночь спать не буду. Ладно, пойду валерьянку пить… Завтра мы с Тонечкой приедем. Пока, Натка…
Обиженно отбросив телефон на кухонный стол, Наташа потрогала рукой чайник – остыл уже… Ладно, бог с ним. Не судьба ей, наверное, сегодня чаю попить.
Осторожно ступая по коридору, она подошла к двери в Таечкину комнату, прислушалась. За дверью было так тихо, что она не решилась эту тишину нарушить – пусть Таечка спит. У нее завтра тоже трудный день.
Уснула она сразу, как только улеглась в мамину постель. Будто провалилась в знакомое с детства облако маминых духов. И сны всю ночь снились хорошие, розовые, детские. И мама была в этих снах красивая, молодая, и бабушка еще не старая, и Таечка присутствовала резвой сухонькой старушкой, убегала от нее по полю за горизонт… Она ее догоняла, а Таечка все убегала… Обернется, погрозит ей пальчиком – не беги, мол, не надо! – а она все бежит за ней, бежит…
Проснулась она рано, как от толчка. Организм был выспавшимся, сам себе потянулся каждой косточкой, потребовал действий. Рука тоже сама по себе нащупала на прикроватной тумбочке мобильник, в окошке которого обозначились два пропущенных ночных вызова. Оба от Саши. Что ж, уже хорошо! Потерял ее, значит. Волновался, звонил. А время-то – всего половина восьмого! Аккурат на работу успеть можно. Можно было и не ехать, конечно, позвонить и отпроситься законным образом, в конце концов, у нее для этого настоящая уважительная причина имеется… Но отчего-то ее сильно потянуло поехать. Включилось внутри нечто вроде тревожного механизма, завыло сиреной – давай, давай, вставай, одевайся! И побыстрее, побыстрее! Тебя там, на работе, новости ждут…
Она так и залетела в коридорчик своего офиса – запыхавшись. И нисколько не удивилась, увидев в дверях приемной вытянутое испугом лицо Аллы Валерьяновны. Значит, не зря тревожная интуиция ее в спину сюда гнала.
– Наташенька, как хорошо, что ты пришла! У нас тут такое, такое… Прямо и не знаю, как тебе сказать!
– Что случилось, Ал Валерьянна?
– Анна твоя погибла!
– Как… То есть как – погибла…
– Ой, да мы и сами ничего не понимаем! Утром позвонили из милиции, спрашивают про девушку в красном платье… Ее машина сбила на тротуаре, около дома, а в сумочке бумаги были, письма какие-то на нашем фирменном бланке… Слушай, а какая у Анны фамилия, ты не помнишь?
– Фамилия… Н-нет… Я не… Я не понимаю… Я вообще не знаю ее фамилии… Но как же так, Алла Валерьяновна?
