В нынешнем состоянии эти противоречия легко заметны, что, в частности, проявляется в причудливом сосуществовании черт, предвосхищающих наступление нового порядка, с элементами анархии и хаоса. Согласно Юнгеру, основную причину подобного положения дел следует искать в том, что сопротивление, оказываемое идеями и жизненными формами, принадлежащими прошлой эпохе, еще не сломлено окончательно. Так, в материальной области не только противоречия, но также все волнения, кризисы и катастрофы как прошлого, так настоящего являются следствиями того, что во главе процесса индустриализации и технизации стоял буржуазный индивид, и сам этот процесс шел под знаком буржуазной, то есть абстрактной, свободы, отрицающей всякие обязательства. Отсюда дикая система конкуренции, экономическая борьба, неразборчивая эксплуатация всех ресурсов. Но сегодня становится все более очевидной необходимость мер тотального характера, пойти на которые способно только государство, точнее, вполне определенный тип государства, должный сменить собой либерально-социальные демократии Тот новый тип политического единства, который, с одной стороны, положит конец разрушительной, революционной и динамической стадии, а с другой, станет подготовительным этапом к наступлению устойчивой и положительной стадии всемирного господства рабочего, Юнгер называет рабочей демократией (Arbeitsdemokratie) или рабочим государством (Arbeitsstaat). Для читателя, уже знакомого с тем, какой смысл Юнгер вкладывает в понятие «работа», излишне объяснять, что и выбранное им название — «рабочее государство» не имеет ни малейшего отношения к тому режиму, который в наши дни притязает на это звание. То же самое, как мы увидим, относится и к понятию «демократия».
Согласно Юнгеру, основными идеями, на которые вынуждены ориентироваться все политические формы текущего переходного периода, являются национализм и социализм. И тот, и другой двойственны по своей природе. С одной стороны, они имеют динамический и нивелирующий характер, типичный для многих процессов настоящего времени, поэтому их необходимо оценивать на основе положительных целей, которые ставят перед собой соответствующие идеологии, но исходя из их чисто мобилизующего воздействия, имеющего подготовительный характер. Именно в этом смысле следует оценивать национализм и социализм, которые продолжают опираться на концепцию индивида и массы; в этом случае, как системы они принадлежат XIX веку. Другую свою сторону национализм и социализм открывают тогда, когда в них звучит притязание нового человеческого типа на овладение властью. Тогда здесь уместнее вести речь об активной форме типа как человека, желающего быть свободным не от чего-то, но для чего-то, который желает «достичь более надежной безопасности, нежели та, которую можно обеспечить исключительно силой оружия», и, следовательно, стремится «дать высшую оценку отдельным установлениям, наукам и видам деятельности на основе жизни, достигшей прямого осознания собственных возможностей». Тогда «типичные формы предстанут в виде системы, обладающей тщательно разработанными, точными и адекватными характеристиками, при помощи которой „гештальт“ будет отражать себя в подвижной и многообразной реальности. Тогда не останется ни одного частного вида деятельности как умственного, так и физического уровня, каковой не был бы ограничен и одновременно усилен своим служебным положением».
Национализм и социализм как подготовительные формы представляют собой нечто большее, нежели концепции, созданные XIX веком и, следовательно, идейно принадлежащие прошлому. Вклад в мир работы вносят не борьбой за свободу против государства, но путем утверждения особого понимания свободы, в котором господство и служение составляют одно и то же. Юнгер указывает отдельные формы, предвосхищающие такое понимание, которое существенным образом изменяет первоначальные общественно-политические принципы, исповедуемые национализмом и социализмом. Поэтому хотя Юнгер и не исключает возможности появления на подготовительной стадии авторитарных форм, могущих понадобиться для обуздания сил, высвобожденных процессом мобилизации и распадом предшествующих единств, тем не менее он не считает, что в данном случае уместно говорить о диктатуре. По его мнению, диктатуре нет места там, где свобода и служение являются одним и тем же. Учитывая, что такие определения, как «рабочая демократия» или «рабочее государство», могут вызвать определенные недоразумения, вследствие того смысла, которые они обрели сегодня, для адекватного понимания подлинной мысли автора, возможно, уместнее воспользоваться такими определениями, как органическое или функционально-иерархическое государство. Так, говоря о собственности, Юнгер замечает, что вопрос идет не столько о ее защите или отрицании, в соответствии с теми или иными морально-идеологическими убеждениями, сколько о ее оценке с точки зрения того вклада, который она вносит в тотальную мобилизацию. «Частная инициатива перестает вызывать возражения, когда ей придают ранг специального характера работы в рамках общего процесса», который к тому же не имеет ни малейшего сходства с процессом государственной бюрократизации, даже если государство мыслится как субъект тотальной мобилизации и тотального характера работы. Вкратце Юнгер указывает также на необходимость реформы парламентского института, нацеленной на его преобразование в технико-корпоративном направлении. Поэтому, несмотря на то значение, которым в терминологии Юнгера обладает выражение «тотальный», его общая ориентация явно не имеет «тоталитарной» направленности. «Органическая конструкция государства не произвольна, — говорит Юнгер, — она не предназначена к осуществлению утопии, в ней ни одно лицо или группа лиц не могут занять определенное положение или быть призваны к исполнению неких задач, им не соответствующих. Ее будет определять метафизика мира работы, а решающую роль будет играть то, в какой степени ответственные силы отражают гештальт, то есть утверждают тип по ту сторону ценностей как индивида, так и массы». Строго говоря, здесь даже нет смысла говорить о насильственном «захвате власти»; новый стиль будет революционным сам по себе, сам являя собою власть.
