Ее мать с отцом обменялись брачными обещаниями в индейской манере, как и подобает истинным кайюнам, но тогда среди них не было священника, и они повенчались у ракитового куста. Когда же наконец священник появился, то кайюнам было разрешено узаконить их браки. Но ни один из священников не пожелал узаконить брак ее матери. Таким образом, она стала, как и все полукровки, незаконнорожденной. Но от этого она не чувствовала себя уязвленной и униженной. Напротив, большинство белых мужчин она считала глупцами…
…Наконец появился месье Вейль, который, приняв ее креветки, заплатил за них. Это был какой-то пустяк, но Вейль отлично знал, что даже эта незначительная сумма позволяла ей, а может даже и ее никчемному отцу, существовать. Его спокойная, философическая натура открывала хоть какую-то перспективу перед жителями этой изолированной прослойки нового штата. Он был одним из немногих, который видел в Коко не только ее экзотическую красоту, но и уважал ее бунтарский дух, ее ремесло. Он обычно хвалил ее улов и платил настоящую цену.
На пристани ее ожидал Иван. Тяжелый золотой браслет жег ему карман. Увидев, что на Коко все то же разорванное платье, он остро ощутил полное несоответствие ее задрипанного наряда с таким дорогим подарком. В этом подобии на платье она не могла ни носить браслет, ни спрятать его. Однако все же как он будет прекрасно выглядеть на фоне ее золотистой кожи! Вероятно, он на самом деле спятил. Если бы у него осталась хоть капелька здравого смысла, он вернул бы ей и Большому Жаку несколько монет, и дело с концом.
Когда она вышла из склада, он ей улыбнулся. Она направилась к своей лодке, но явно замедлила шаг.
— Я приехал, чтобы уплатить по счетам, Коко.
Какой он был красивый, пригожий в своем прекрасном костюме. Он явно испытывал искреннюю радость от встречи с ней. Сердце у нее готово было выпрыгнуть из груди.
— Я кое-что должен и мадам в таверне, — сказал он, еще шире улыбаясь, — за стирку одежды. Не прогуляешься ли со мной?
Кивнув, Коко пошла рядом с ним.
Перейдя через дорогу, они вступили в тень от деревьев, окружавших таверну. Иван повел ее к заднему входу дома, туда, где находилась кухня.
— Насколько я понимаю, я должен тебе две монетки, — вот одна, вместо той, которую ты потеряла, а эта вторая за то, что ты довезла меня обратно. — Он передал ей монетки, а она, задрав юбку, просунула их за повязку на бедре, на которой болтался ее нож. Теперь от причала их закрывал угол дома, и Иван вынул из кармана золотой браслет.
Ей еще никогда не приходилось видеть такой красивой вещи. Пробивавшийся через листву свет отражался на браслете, и он поблескивал, как солнечный луч в капле росы на нежном листочке. Она не могла оторвать от него глаз.
— Я увидел эту вещицу в Новом Орлеане, и она напомнила мне о тебе, — сказал он на своем странном, но тем не менее красивом французском. Он надел ей браслет на запястье. От его теплого прикосновения у нее поползли по спине мурашки. Он долго стоял, любуясь своим подарком.
В ее странных глазах появился такой же блеск, что и у браслета.
— Какой красивый, — прошептала она, — но почему вы мне его дарите?
— Ты сказала, что тебе нравится золото.
— Золотые монетки я заработала. Ну, а это?
— Ведь я перевернул твою пирогу, — сказал Иван. — К тому же я раскаиваюсь в своем гневе и в том, что я сделал с тобой в таком возбужденном состоянии.
Ее поднятые на него глаза потеплели.
— Ну, если этих причин тебе недостаточно, то могу сказать, что я заранее предполагал, как прекрасно он будет выглядеть на твоей руке.
Вновь посмотрев на изящный тонкий золотой браслет, она прошептала по-французски:
— Мерси, мерси, мой дорогой!
Он не хотел прикасаться к ней, но, услыхав это нежное обращение, его руки, не слушаясь его, обняли ее за стройную талию, и когда она ответила ему страстным объятием, он ощутил ее внутреннюю возбуждающую силу. Они лишь слегка прикоснулись губами друг к другу, когда раздался какой-то посторонний звук. Иван поспешно отступил он нее. В эту минуту дверь на кухне широко распахнулась, и оттуда вышел Раф с тарелкой в руках. Мадам шла за ним следом.
